ПРОВИНЦИЗДАТ

— Это было в тот год, когда Самокрутову присудили государственную премию… — начал Дед.

— Ту, что вам не дали? — перебил Андрей, которому хотелось поглубже вникнуть в повествование.

— Нет, — улыбнулся Дед. — Моя история позже случилась. Премии ведь каждый год присуждали. И вдруг вскоре после оглашения списка лауреатов приходит он ко мне и дрожащим голосом взывает о помощи. Что такое? «Володя! Я стал жертвой гнусной клеветы! Меня шантажируют, убить хотят! На тебя вся надежда…» Оказывается, в прокуратуре завели на него дело о растлении малолетних. Как я потом узнал, хода делу поначалу не давали, ждали, по-видимому, руководящих на сей счёт указаний. Но тут на практику в прокуратуру попадают трое студентов-юристов…

— Да-да, — вставил Мэтр. — Они у меня учились: Угроватов, Скрынник и Потапова. Первого из них мы имеем удовольствие регулярно лицезреть по телевизору. Он ведёт передачу «Торжество юстиции».

— Ну вот, — продолжил Дед, — молодёжь заинтересовалась таким пикантным делом, тем более касающимся прославленного писателя. Стали копать. Обнаружили, что началось всё с показаний кладбищенского сторожа. В какой-то склеп регулярно приводил малолетних девочек некий щупленький тип — с жидкими усишками, в очках, в шинели и полковничьей папахе. Не узнать Самокрутова по этому описанию было невозможно. Студенты установили за ним слежку. И отсняли целую плёнку уличающих фото. Ну, а дальше затеяли незамысловатый шантаж. Пошли к нему, предъявили фото и потребовали выкуп. В размере той самой премии. Лауреат, естественно, наложил в штаны, запаниковал — и кинулся к своим друзьям в соответствующий орган: спасайте! Там ему велели назначить срок вымогателям, а они, мол, будут на страже. Но то ли он не вполне им доверял, то ли слабо соображал от страха, — стал просить меня, чтобы я был в этот момент у него для подстраховки. «Ты же бывший кузнец, артиллерист-фронтовик, с тобой мне никто не страшен…» В общем, подпустил елея. Привёл к себе домой, вооружил пестиком от ступки и спрятал в шкафу…

— Пестиком?! Анекдот какой-то! — поразился Андрей.

— Пестик, надо сказать, увесистый был, медный. А боялся несчастный, что, пока там кураторы нагрянут, злодеи его порешить могут. Вот потому я ему и понадобился. Явился Скрынник, один. Получил деньги. Благополучно ушёл. Ну, а на улице его уж и повязали. Деньги лауреату вернули, дело прикрыли, студентов же собирались посадить. Да передумали.

— Скрынник держался на допросах крайне нагло и кричал: «Ладно, я сяду, но я молчать не буду, и рядом со мной будет сидеть лауреат государственной премии!» — припомнил острую детальку Мэтр.

— В итоге студентов исключили из Провинцеградской академии и… перевели в столичный университет. Так что карьера их не пострадала, — завершил свою новеллу Дед.

— А Самокрутов на том не успокоился, — добавил Мэтр. — Мои студенты рассказывали: своими глазами видели в парке Революционеров — у него ж там квартира рядом — так вот в парке этом, промеж кустов, с истошным воем носился, вывалив наружу свои достоинства, тот самый тип в папахе. А от него с визгом удирали девчата в пионерских галстуках. Кстати, вскоре кусты в парках стали вырубать — в целях борьбы за общественную нравственность. И тогда в «Литеженедельнике» появилась гневная статья нашего лауреата под заголовком: «В защиту зелёного друга».

Андрей, ни с кем не чокаясь, механическим движением вылил в глотку стопку коньяку. Требовалось срочно подавить тошноту, подкатившую к горлу от услышанного. Он ещё больше захмелел и дальнейший застольный разговор воспринимал урывками, рассеянно разглядывая окружающих.

Банка с яблочным соком так и осталась нераскупоренной. «Наш Бобчинский» по-прежнему налегал на портвейн и периодически отпускал остроты, которым сам же и смеялся. Из всех присутствующих он держал себя наиболее развязно, даже амикошонски, и хозяина, несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, называл на «ты». Васильев и Дед почти не пили, изредка пригубливая красное сухое. Мэтр, напротив, смаковал все напитки подряд, но заметно не пьянел, лишь становился всё оживлённей и подвижней и перескакивал с темы на тему. Байки о его московских приятелях с громкими именами сменялись эпизодами местного происхождения; его повествование сопровождалось редкими репликами Деда и Васильева и восклицаниями Бобчинского: «А помнишь, ты рассказывал, как…»

— А помнишь, ты рассказывал, как Бледенко героически защищал берега Родины?

— Ну, это Владимир Дмитриевич лучше знает.

— Как защищал, не знаю, — отозвался Дед, — но он любит по пьянке бахвалиться, как спасался, когда их сбросили в море. Шлюпку перевернуло взрывной волной, он увидел, как за какую-то доску девчушечка-санитарка хватается. «Я подплыл к ней — и за патлы её, за патлы!» — да с такой гордостью, будто великий подвиг совершил! Тем и выжил.

— А с санитаркой что? — не веря своим ушам, спросил Андрей.

— Вот и я так же спросил. «Пошла на корм рыбам», — торжествующе объявил Пётр Власович.

— А почитай их биографии в справочнике, так все герои, — заметил Васильев. — Тот же Самокрутов — в пору Золотую Звезду давать!

— Не знаю, какие Самокрутов подвиги совершал, но видел, как он с семьёй в эвакуацию отправлялся. Я с батареи на полчаса отлучился — своих проводить. Прискакал на вокзал — и он там. Чемоданов двадцать добра носильщики в вагон погрузили…

Но Андрея последняя нарисованная Дедом картинка не впечатлила. Перед его глазами всё еще стояла морская волна, подбрасывающая кудрявую девушку на доске, и звучал в ушах кровожадный рёв Бледенки: «И за патлы её, за патлы!..»

Когда расходились, Васильев дружески предостерёг:

— Не связывались бы вы с ними, Андрей Леонидович. Съедят они вас.

Андрей кивнул в знак признательности, но ничего не ответил.

«Съедят или подавятся, — подумал он, — но утопить себя, как ту несчастную девчонку, он не даст!»