ПРОВИНЦИЗДАТ

Бекасов так и не выполнил своего обещания подумать над тем, чтобы убрать из будущей книги панегирические очерки о «старших товарищах». Более того — он вообще перестал появляться в редакции. А Лошакова к тому же, — заметив, что Андрей чаще корпит над бекасовской «окрошкой», чем над поэтическим «несъедобьем», — как-то вскользь обронила, что с «Колобродью» торопиться не стоит, до юбилея ещё далеко, а вот на кассету надо приналечь. Такая установка показалась Андрею странноватой. Бекасов воспринимался всеми как кандидат в подонские классики, прежние его книжки шли на сплошной зелёный, а уж юбилейную, казалось бы, тем паче надо выпекать в форсированном режиме… Лошакова, когда поручала Андрею вести рукопись, ещё съехидничала в том духе, что неужели ж редактор и здесь найдёт к чему придраться. А уж с автором у неё прослеживались особо доверительные отношения, панибратского, можно сказать, свойства. Не бекасовская ли рецензия повлияла на отношение к нему заведующей?

Впрочем, такое предположение выглядело, пожалуй, чересчур заносчивым со стороны Андрея. То есть не исключено, что неуправляемость Бекасова сыграла какую-то роль в потере им режима наибольшего благоприятствования, но главная причина коренилась совсем-совсем в ином…

Уяснил её Андрей не сразу.

В последние дни к Трифотиной зачастила Ирина Кречетова, у которой тоже вызревала юбилейная книжка. Неонилла Александровна принимала авторессу с приторной доброжелательностью, они о чём-то чуть ли не ворковали справа от Андрея; потом стали периодически исчезать из редакции, а возвращались чем-то возбуждённые, склеротически розовые, утрачивая обоюдную умилённость, и не слишком удачно пытались это скрыть.

Не то чтобы Андрей специально следил за всей этой их взаимной психофизиологией, но коль уж рядом она пульсировала, волей-неволей что-то в глаза и уши бросалось.

Однажды, в отсутствие Трифотиной, взвинченная неизвестно чем Кречетова чересчур экспансивно заговорила с Андреем о кассете, которую он строгал; потом, без видимой логики, с неким надрывом спросила, а не хотел ли бы он стать редактором её книги. А когда он, растерявшись, пробормотал что-то невнятное: мол, не ему это решать, — она вдруг сбивчиво принялась рассказывать, что навещала в больнице Бекасова, что он очень плох, предполагают самое худшее, что у него ужасно раздулся живот, весь твёрдый, что он и вставать уже не может и жутко переживает, как его книга…

После этого разговора Андрей пристальней заинтересовался «делом Бекасова» и, улучив момент, полистал забытый Лошаковой на столе план выпуска будущего года. И что же?.. Как это ни поразительно, фамилии Бекасова он там вообще не обнаружил.

Так вот в чём фокус-то! Они узнали, что человек обречён, а раз так, то проку с него ноль, и, значит, долой его из плана! Есть живые, нужные, на что-то пригодные — чтоб их использовать, а этот — уже труха?.. Ну, молодцы ребята!

Ладно, какой он никакой, Бекасов, но мужик талантливый, выживет или помрёт, не от нас зависит. Но пусть он узнает о том, что в Провинциздате его уже похоронили.

И в один из очередных визитов Кречетовой Андрей, как бы невзначай, как бы упоминая о чём-то мимолётном и малосущественном, при встрече с ней на лестничной площадке равнодушно поведал:

— Вы знаете, Ирина Петровна, а ведь книги Мартына Николаевича в плане нет.