ПРОВИНЦИЗДАТ

А ведь она, пожалуй, уже и вступив на эту, гм… стезю, наверно, понимала, что не совсем своим занялась делом. Вспомнить хотя бы вечер университетских поэтов, где ей, опять же по долгу службы, надлежало «наставлять» рифмоплетов-студентов на истинный путь, — послушав их, она ведь совершенно искренне, хотя и не без боли, воскликнула:

— Да что вы! Куда мне вас учить! Да из вас каждый пишет в десять раз лучше меня… — правда, после паузы и подумав, она уточнила: — Но, конечно, у вас ещё много далёкого от жизни, трудовой биографии не чувствуется, а без этого в поэзии никак…

А ведь и впрямь — никто из тех ребят так и не утвердился на Парнасе (кроме друга-поэта, но это особ статья), хотя печатались люди, и даже в столице, так что вышло, что она права-то оказалась, Кречетова, вот ведь какая штука, и никто из них так и не допёр тогда, что всего лишь и нужно на пути к вершинам — взять да и воспеть Котлоатом…

Так что некий оттенок чуть ли не родственной (память раннего детства!) жалости к Ирине сочетался с лёгкой… нельзя сказать неприязнью, — скорее, просто антипатией, коренящейся не только в её нынешнем «не по чину» амплуа, но и в чисто физической для Андрея непривлекательности: в ней, как, кстати, и в Трифотиной (и голоса-то у них чем-то были похожи! — горловым каким-то… или грудным? — призвуком), явно ощущалось то не нравящееся Андрею свойство некоторых представительниц женской породы, которое можно назвать словом «бабистость».

В разговоре с Андреем Кречетова, чувствовалось, не знала, как держаться. Нет, об их старинном знакомстве она вряд ли помнила, а он не хотел напоминать, но ей плохо удавалось совмещать, с одной стороны, тон мэтра и наставника подрастающих талантов, а с другой стороны, автора, говорящего со своим, возможно, будущим редактором, то есть зависимый и в некоторой мере даже подобострастный. Но Андрею было не до этих нюансов. Его интересовало: неужели она не видит, насколько слабы её подопечные — даже не в поэзии, а всего лишь в стихосложении хотя бы…

С этим она легко согласилась:

— Конечно, надо с ними работать!..

О господи, в тоске подумал Андрей, опять это слово — да что они под ним подразумевают?! Он как редактор должен указать, что у кого не вышло, и добиться, чтоб вышло?.. Но что изменится, даже если и удастся заменить несколько корявых строчек более гладкими, — искра, что ли, в них засверкает Божья, коль её в душе у них нет и в помине, — ибо голос поэта — не первый ли это крик младенца, до которого так не кричал никто: были миллионы похожих, но именно такого не было; ибо поэт не тот, кто в рифму разрабатывает заданную тему и подгоняет свой ответ под имеющийся в конце задачника, а тот, кто каждое слово произносит в потрясённом восторге перед заново рождающимся миром и заставляет нас, всё познавших и позабывших, изумиться первозданному его облику; ибо «работать» с поэтом так же бессмысленно, как учить соловья петь, а дельфина плавать, а человека дышать!.. И как они смеют называть себя поэтами, если не знают и не понимают такой азбуки!..

И всё же Андрей сдал в производство кассету. Это был первый компромисс, первое проявление слабодушия и, наверно, первая ошибка, хотя ошибка ли — утверждать сложно: может быть, если бы он восстал сразу и резко, у него бы не хватило ни опыта, ни воли для сознательных и продуманных, а не чисто импульсивных действий. Но слабодушие было налицо — отрицать бессмысленно, и как всякий, совершивший не высшего качества поступок, Андрей в оправдание себе нашел целый ворох привходящих обстоятельств. Ну, то, например, что кривулинские писатели по обсуждении, при котором ему случилось присутствовать, рекомендовали к изданию ещё более беспомощные вирши (могучий, что и говорить, довод! — почти как у Наташи Ростовой на первом балу: есть и такие, как мы, есть и хуже нас), или аргументы Кречетовой: «они ребята хорошие — того жена бросила, а у этой ребёнок без отца»; да и Лошакова, в угоду его «кровожадному» настрою, согласилась с сокращением объёма каждой книжицы чуть ли не вдвое за счет выброса тех стишат, где уж вовсе не сходились концы с концами, и предложила подлинно соломоново решение: двух «блатных», то есть протежистов, вставить в одну обложку — уместить в одной книжечке вдвоём. Тем не менее, невзирая на эти оправдания, Андрей испытывал чувство нечистоплотности исполненного — осталось оно, осталось, что и говорить…

А следующая книга, которую ему поручили готовить к изданию, и вовсе повергла его в уныние.

Это было сочинение Анемподиста Казорезова.