(Роман)
Вперёд продвигаясь нерешительным шагом (по линолеуму грязно-жёлтому с незамысловатым тёмно-коричневым орнаментом, потёртым, протёртым, перетёртым на всех наиболее интенсивно истаптываемых участках), словно преодолевая вдвое выросшую силу тяготения, готовый по первому останавливающему знаку сникнуть, прижухнуть, отпрянуть к выходу, подобно одичавшему коту, подманиваемому добродушным с виду незнакомцем с лакомым кусочком в руке, но одновременно с настороженностью стреляного воробья, — Андрей приблизился к правому от окна столу, за которым и восседала не ведомая ему прежде Неонилла Александровна Трифотина.
И по мере общения с ней в этот первый раз Андрей чувствовал, как его умилённость — с переходом благосклонности редактрисы от стадии к стадии — всё нарастала и нарастала и к концу разговора достигла степени какой-то уже растопленности, что ли, распластанности, распростёртости — нечто вроде самоощущения блина, сверхобильно искупанного в масле и политого густым медовым сиропом.
А между тем говорила Неонилла Александровна отрывисто, резко, едва ли не грубо, улыбалась чересчур умильно, а уж голос у неё был и вовсе малоприятный, состоящий из двух как бы, или, даже без как бы, — из двух: один, зычный, — образуемый, как у всех, натурально, голосовыми связками, а другой — утробный; и, взаимосочетаясь в разных пропорциях, они как бы составляли некий двухголосый духовой инструмент, некоторые пассажи и фиоритуры коего, даже при позитивном содержании произносимых фраз, вдруг неожиданно вызывали у собеседника резонирующую спазму в желудке, ощущение лёгкого поташнивания… Но тогда отнюдь не эти реакции физиологического свойства были существенными для Андрея — он на другом сосредотачивался, куда более важном: ведь как-никак она была вторым редактором в его жизни и первым в Провинцеграде, соглашавшимся печатать его рассказ.
Трифотина усадила его в стоявшее у окна мягкое кресло и завела разговор, в котором его роль ограничивалась односложными сочувственными репликами и ответами на редкие вопросы. Окно было распахнуто, шум движения заглушал слова, и Андрею приходилось, сидя в кресле, тянуться головой и всем туловищем к столу, от чего брюшной пресс был в постоянном напряжении, как при выполнении гимнастического упражнения «прямой угол», и мешал непринуждённости беседы.
Суть её сводилась к тому, что редактриса берёт для сборника один рассказ Андрея — тот, что напечатан в столице («крепкий» — по её выражению), а вот другой, неопубликованный, на который Андрей и рассчитывал, подсовывая первый в качестве рекламного приложения, по её словам, сыроват. Тут она взглянула на него вопросительно, ожидая, возможно, несогласия, спора, но Андрей никогда не пытался спорить в такой ситуации, отшучиваясь: «Читатель всегда прав». Формула универсальная: прав и тот читатель, которому, допустим, понравилось то, что он прочитал; прав и тот, кому не понравилось. Сколько читателей — столько версий, и всякая какой-нибудь резон да содержит. Но автору самому спорить по этому поводу? Больно уж глупо — да и какие доводы, помимо самого текста, можно тут принять во внимание!?. Соглашаться же — тоже не ахти как удобно: ведь ежели ты принёс, чтоб напечатали, само собой разумеется, ты считаешь, что вещь того стоит, а коль редактор полагает иначе — это ещё не довод, а всего лишь мнение, к тому же не аргументированное.
Поэтому ответом на вопросительный взгляд Трифотиной стала только с натугой брюшным прессом выжатая на лицо улыбка плюс неопределённый жест, которые были, очевидно, восприняты как согласие и, надо думать, способствовали усилению её благосклонности, достигшей высшей точки к финалу разговора.
— Вы умничек (последний слог -чек прозвучал как чмоканье), а у меня рука лёгкая. Я двадцать седьмой год в Провинциздате. Все наши писатели через меня прошли: и Пётр Власович Бледенко, и Самокрутов Виктор Александрович, и даже… — она указала на стену, где слева над её головой висел портрет Главного Подонского Классика.
Неонилла Александровна пригорюнилась. Андрей понимающе-сочувственно склонил голову: боль о недавно ушедшем классике была у неё свежа — так Андрей понял перемену в её настроении. Но оптимистическое начало пересилило:
— Рука у меня лёгкая, — вновь повторила она, — вот и Самокрутов сейчас в больнице, я его недавно навещала, говорю: «Вы скоро поправитесь, Виктор Александрович, я это точно вам (чмок) предсказываю, поправитесь и принесёте нам свой новый роман». Вы в столицу не собираетесь?! — вдруг пригвоздила она Андрея к спинке кресла неожиданным вопросом.
— Нет, — растерялся Андрей.
— Жалко: мне карамель «Театральную» срочно нужно достать.
Андрей чуть было в порыве признательности не пообещал раздобыть карамель, нимало не представляя, где и как он её достанет, но вовремя прикусил язык.
— А в аптеках у вас нет знакомых?
Он стал невразумительно мямлить, что вот, мол, раньше у него была знакомая, но он давно очень её не встречал и не знает, удобно ли к ней обращаться да и вообще работает ли она ещё в аптеке или нет…
Тут в комнату ворвалась Лошакова. Андрей поздоровался — та холодно кивнула, а Трифотина как-то вся подобралась, посуровела и отрывисто-деловым тоном распорядилась:
— Рассказ нужно перепечатать… — потом о размерах бумаги, полей, сколько строк, сколько знаков в строке… — в понедельник принесёте. И не задерживайте. Это в ваших интересах.
Но и такая сугубо официальная концовка разговора настроения Андрею не испортила.
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
© 2011 Ростовское региональное отделение Союза российских писателей
Все права защищены. Использование опубликованных текстов возможно только с разрешения авторов.
Создание сайта: А. Смирнов, М. Шестакова, рисунки Е. Терещенко
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.
Комментарии — 0