КЛЕЙМО СВОБОДЫ

В минувшем сентябре исполнился 141 год со дня рождения Фаддея Францевича Зелинского (1859−1944). Дата совсем не круглая и отнюдь не юбилейная. Но кто, собственно, установил, что вспоминать о выдающихся людях надлежит, лишь повинуясь бюрократической магии концевых нулей либо пятерок в календарных датах?! Особенно если учесть, что даже «законный» столетний юбилей этого человека никем не был отмечен на его первой родине, то есть в России. Боюсь, и само вынесенное в заголовок имя мало что скажет нынешнему широкому читателю. А между тем…

А между тем серебряный век русской культуры непредставим без имени Зелинского.

Фаддей Францевич Зелинский (1859−1944) — одна из ярчайших звезд той суперзвездной эпохи. Русский по рождению и языку, поляк по крови, эллин по духу и призванию; друг Иннокентия Анненского и Вячеслава Иванова; филолог-классик, педагог, полиглот, энциклопедист, переводчик, поэт, прозаик, деятель культуры в истинном смысле затертого этого словосочетания, — он задался грандиозной целью: привить «к российскому дичку» неувядающую ветвь античности.

Профессор Санкт-Петербургского, а впоследствии Варшавского университета, член-корреспондент Российской Академии Наук, доктор honoris causa четырнадцати университетов Европы, один из последних (1919 года) лауреатов Пушкинской премии, окруженный почетом и признанием коллег, учеников и просвещенных читателей, после 1922 года исчезает с культурного горизонта России, превратившейся в СССР. Краткая литературная энциклопедия с каждым новым изданием отводит тексту под именем Ф.Ф. Зелинского все меньше строк, а Большая Советская и вовсе о нем умалчивает.

Нельзя сказать, что имя это напрочь было утрачено в социалистическую эпоху — иногда мелькало в оглавлениях хрестоматий и сборников античной литературы; уж непременно — в сносках и комментариях; порою в редких тогда мемуарах о серебряном веке, в последних принадлежа как бы некому фоновому персонажу, о котором каждому следующему поколению читателей становилось известно все меньше и меньше. Очевидно, по этой причине и в новой России, когда труды Зелинского стали достаточно широко переиздаваться (а в 1995 году застолбили первую строчку в рейтинге интеллектуальных бестселлеров «Книжного обозрения»), личность его, как и подробности биобиблиографии, остаются мало кому знакомыми.

Почему так произошло, чем была вызвана полоса забвения?

Причина, лежащая на поверхности, заключалась в том, что с 1922 года Ф.Ф. Зелинский номинально перестал быть российским ученым, поскольку по приглашению Варшавского университета переехал на постоянное местожительство в обретшую независимость Польшу, на свою историческую родину. Отъезд не был высылкой, хотя по времени практически совпал с печально знаменитым рейсом «парохода ученых»; в знак признания заслуг профессора его даже провожал на вокзале тогдашний нарком просвещения Луначарский; тем не менее сам факт эмиграции, по идеологическим нормам того времени, считался приметой политической неблагонадежности и делал Зелинского чужим и чуждым «молодой республике Советов».

Однако главная причина долгого забвения крылась глубже. Мы погрешили бы против истины, сказав, что классическая филология была вовсе не востребована советской системой образования: ее продолжали изучать в Московском и Ленинградском университетах, к которым после аннексии восточной Польши присоединился еще и Львовский, но даже эта «погруженная в древности» наука была поставлена на фундамент марксистской теории, а Фаддей Францевич лишь снисходительно улыбнулся бы Марксовой трактовке древней Эллады как детской колыбели человечества: для него самого античность была не детством, а расцветной порой европейской цивилизации, живым семенем, давшим ростки всех последующих культурных достижений христианской Европы. «Не норма, а семя», — не уставал повторять Ф.Ф. Зелинский в своих лекциях и сочинениях и всей своей необозримо многогранной деятельностью стремился к выполнению жизненной сверхзадачи, а ею была идея российского и — шире — славянского Возрождения.

В самых общих чертах смысл этой идеи сводился к следующему. Античный мир пал под натиском варваров, на тысячелетие окунувших Европу в мрак средневековья. Пережив эпоху Возрождения, западноевропейские нации, оплодотворенные тем самым античным семенем, вернулись к общим культурным корням и преодолели ступень варварства. Россия же и другие славянские нации этого благотворного влияния не испытали. Чтобы вернуть их в лоно европейской цивилизации, необходим славянский Ренессанс. Достижению именно этой цели были в конечном счете посвящены «труды и дни» Фаддея Зелинского. Вот как сам он формулировал ее в предисловии к первой своей книге — сборнику научно-популярных статей «Из жизни идей» (октябрь 1904 года):

«Давая своему сборнику заглавие „Из жизни идей“, я имел в виду определить его отношение к тому, в чем я вижу задачу своей жизни как ученого, учителя и писателя. С тех пор, как мои занятия античным миром приняли сознательный и самостоятельный характер, он был для меня не тихим и отвлекающим от современной жизни музеем, а живою частью новейшей культуры; я видел преимущественное значение античности в том, что она была родоначальницей тех идей, которыми мы и ныне живем (курсив автора. — О. Л.). Изучая, таким образом, античность, если можно так выразиться, с наклоном к современности, я наметил план гигантского научного здания, которое бы обнимало и биографию и биологию тех идей, совокупность которых составляет современную умственную культуру».

Два основных направления вели к ней. Во-первых, классическое образование, закладывающее общий фундамент в формирование европейского сознания. Во-вторых, просветительская деятельность, вводящая в повседневный культурный обиход высочайшие образцы античности, и в первую очередь античной литературы. Эти два направления и определили содержание педагогической, научной, литературной и популяризаторской работы Ф.Ф. Зелинского.

Ключевым образом к ее осмыслению можно считать антитезу, развитую во вступительном очерке к первому тому русского Софокла («моего Софокла», как выражался сам Зелинский): противопоставление «горизонтали быта», к которой прикованы люди в повседневных заботах, и — «вертикали жизни», воплощенной в героической трагедии Эллады классического периода. Его собственная жизнь стала живым воплощением этой вертикали.

Прослеживая этапы жизненного пути Фаддея Зелинского, вчитываясь и вдумываясь в его сочинения, — не устаешь поражаться одному прискорбному для нас обстоятельству: как феноменально высок был уровень просвещенной части российского общества в последней трети 19-го и первых десятилетиях 20-го веков — и до какой степени он опустился к порогу 21-го. Когда читаешь тексты (из самых разных сфер знания), изданные столетие назад, постоянно ощущаешь, насколько современно они звучат. Причем слово «современно» несет здесь не оттенок снисходительной похвалы: ну, мол, молодцы наши предки, не хуже нас писали и соображали, — а напротив, укор последующим поколениям, так мало добавившим (или даже убавившим) к тому, что было достигнуто ранее. Возникает ощущение некой культурной «пробуксовки» истекшего столетия, бега на месте, мертвой точки, после которой никак не откроется второе дыхание. Вот, к примеру, небольшая цитата. «Досужей голове угодно было предсказать нам кончину нашего бренного мира к первым числам благополучно истекшего ныне ноября». Можно ли усомниться, что сказано это по поводу пресловутого «миллениума»? Нет, дорогой читатель, я процитировал начальные строки статьи Ф. Зелинского «Первое светопреставление», опубликованной в декабрьском номере «Вестника всемирной истории» за 1899 год. С академическим хладнокровием высмеяв лжепрорицателей, автор статьи обстоятельно излагает подробности первого известного истории подобного предсказания, имевшего место в древнем Риме после убийства Цезаря. Или другая статья Зелинского — «Умершая наука» («Вестник Европы», октябрь — ноябрь1901 г.), посвященная столь модной в наши дни и воспринимаемой кое-кем всерьез астрологии. Прочитать бы ее редакторам изданий, не жалеющим газетных полос под соответствующие прогнозы, — глядишь, и освободилось бы место для чего-то более путного!.. А вот более пространная цитата (статья «Идея нравственного оправдания», журнал «Мир Божий», февраль1899 г.). «Жажда новизны, желание во что бы то ни стало избегнуть пошлости — заставляет людей от здорового обращаться к болезненному и вымученному, от простого к замысловатому, от ясного к туманному; все хорошо, лишь бы оно было новым или, по крайней мере, казалось таковым. Придет время — и это новое станет старым, избитым, пошлым и подвергнется двойному осуждению, и за болезненность, и за пошлость; и то забытое старое воскреснет и найдет себе восторженных поклонников. Так было, так будет всегда». Ну разве сказано это не о будущих пост-, модерн- и прочих -измах, коими деформировано художественное восприятие, а возможно, и психика нормального человека!..