ДВОЕ

(Повесть)

Оставить комментарий

ТРОИЦКИЙ

Моложавый светлоглазый полковник со шрамом над верхней губой тоже нетерпеливо поглядывал за угол, откуда накатывался неширокий, мощенный булыжником проезд, связывающий их тупик с шоссе. Постукивая каблуком сапога, полковник нервно вскидывал ладонь, поправлял папаху и как будто с опаской косился на Троицкого. Такси показалось в тот момент, когда, отчаявшись, полковник размашистыми шагами заторопился к телефонной будке. Троицкий, перемахнув через заледеневшую лужу, бросился к машине, обходя ее слева, а полковник двинулся к противоположной, «пассажирской» стороне. Он уже распахивал дверцу, но Троицкий успел крикнуть шоферу фамилию и свой адрес — машина была им заказана.

— Не подбросите, братцы? Штабная запаздывает.

— Пожалуйста, — пригласил Троицкий.

Однако полковник вдруг нерешительно махнул рукой, как бы удерживая себя от опрометчивого поступка:

— Подожду… В отпуске.

Таксист в кожаной летчицкой куртке на меху недовольно хмыкнул и с места рванул машину. Несколько раз он пытался заговорить, кажется, о том, что городские власти не очень-то следят за состоянием дорог. Троицкий молчал, думал о странном поведении того полковника и, как часто бывало с ним в последнее время, пытался из мелкого, случайного фактика вывести какую-нибудь систему, закономерность. Это ему не удалось, и тогда снова припомнился вчерашний вечер…

«Игорек? А зачем стучите?» Рина Александровна была неотразима: волосы цвета слюды и матовая камея на платье с изящным и в меру глубоким вырезом. Заседания кафедры были для нее праздником, и кто-то из бойких ассистентов скаламбурил: «Не заседания, а засвидания». Когда Рина Александровна о чем-то спрашивала, устремляя на собеседника добро-испытующий, участливый взгляд, не ответить полно, доходчиво, правдиво было невозможно. «Я привык стучать, если закрыто. Что, отменяется?» — «У Ивана Сергеевича грипп, он звонил. Все ушли, я вот одна… Вас ждала, между прочим. — На столе, за которым она сидела, перемешались бумаги, общие тетради, томик Ленина, последний номер „Вопросов философии“. — Вы удивлены, Игорек? Взаимное посещение лекций, не забыли?» — «Да-да…» — «Полагалось бы ответить даме: милости прошу. Сколько мне вас учить! — Она положила карандаш на стол и сделала жест, словно собиралась погрозить пальцем. — Прощаю, миленький. Я бы не возражала против… ну, скажем, вашего спецкурса по современной западной философии». Троицкий подумал, что радости мало, придется сидеть у Рины на диамате «для нефилософских специальностей», и вдруг захотелось рассмеяться, подхватить на руки эту женщину, у которой все еще могло быть впереди, и заорать во всю глотку: «Главное в этом мире — любовь!» Но следом он вспомнил, что Рина Александровна Саянцева пятый месяц готовит статью о путях национально-освободительного движения на Африканском континенте, что волосы цвета слюды ей не идут, смахивает на обычную седину и что, хотя дома у нее тишина и покой, вечерами она приходит работать сюда, на кафедру. Все эти мысли привели его к ясному и простому ответу: «Пожалуйста, четверг, вторая пара, аудитория 224». Саянцева пометила в блокноте и, прежде чем снова углубиться в бумаги, обронила: «Говорят, на ваши лекции ходят, как на спектакль». Это было лишнее. В том смысле, что затягивался исчерпанный разговор. «Театрального образования у меня нет», — сухо сказал Троицкий. «Обиделись, миленький. Какой вы обидчивый на комплименты! — Закончила знаменитой своей фразой: — Надо быть философом, Игорек». Многим ли она это советовала?..

Болезнь заведующего кафедрой была весьма кстати. По пути домой, с боем, выстояв сорокаминутную очередь, Троицкий взял билеты на новый итальянский фильм. Для жены это должно было оказаться сюрпризом. Но, увидев его, она в первую минуту встревожилась: «Так рано? Тебе плохо, заболел?» На нее это было не похоже. Он подробно, со многими ненужными деталями объяснил, в чем дело. Жена поцеловала его, сперва застенчиво: «Глупыш ты мой», а после — в похвалу за то. что догадался с билетами; бросилась одеваться, между делом рассказывая: новый врач произвел на нее приятное впечатление, завтра обещал консультацию с самим Украинцевым нз НИИ; долго искала перчатки и ключ, со смешочком причитая о раннем склерозе (эта возня на краю пропасти, пять секунд на три квартала, неизменно приводила его в бешенство), и, только запирая дверь, спохватилась: «Ой, звонили из клуба. Умер ваш какой-то… Манухов, что ли. Я там записала». —• «Марухов, — быстро поправил ее Троицкий, расчесывая мех на шапке.— Он давно болел». Троицкий поднес шапку к лицу, жадно вдохнул запах влажного меха. «Сказала бы после кино»,—подумал затем, все сильнее вжимая козырек в раскрасневшиеся от мороза щеки. Он понял, почему она испугалась, когда он пришел так рано: ваш Марухов, а вдруг и с тобой что-то… «Такие вещи надо сразу говорить, Танюша, — произнес недовольно. — Все-таки человека не стало».— «Прости». Она не упустила случая показать, что ей неловко за свое хорошее настроение и что она искренне сочувствует всем, для кого фамилия Марухов была не пустым звуком.

А спустя четверть часа, в переполненном кинозале с медленно гаснущими плафонами, Троицкий с внезапной ясностью увидел маленькую, точно приплюснутую с боков голову Женьки Марухова, посаженную на длиннющую лебединую шею с острым кадыком. Женька молчал. Вернее, Троицкий никак не мог припомнить какую-нибудь его фразу, или даже слово, которое бы осталось с ним как память о покойном. Перед глазами вырастал верзила, смачно ковыряющий спичкой в желтоватых неровных зубах. И это никак не связывалось с понятиями «вечность», «смерть»…

— Куда едем-то? — строго спросил шофер, тормозя на перекрестке.

— Прямо.

Когда пошли на обгон красных «Жигулей», Троицкий назвал едва ли не первую попавшуюся улицу. Подъезжать на такси к маруховскому дому показалось неудобным.

Переулок продувался шквальным ветром, мела поземка. Слева через дорогу выросло приземистое здание вечерней школы с почерневшим от копоти цоколем. Оно служило ориентиром. Утром незнакомый мужской голос по телефону долго объяснял ему адрес и приметы. От школы было уже недалеко: поворот за угол и — первое парадное, с деревянной приступкой. Троицкий поднял воротник, но холод все равно проскальзывал за шиворот, спускаясь до самой поясницы. Он поймал себя на том, что оправдывается. Не перед Женькой и не перед собой — перед кем-то третьим, посторонним.

— Игорь — Простуженный Яшкин бас приказывал остановиться. Дилакян ступал, припадая на палку с резиновым наконечником: высокий черный ботинок описывал дугу в воздухе. — Ну-ка, помоги.

Троицкий напружинил локоть, Яшка крепко ухватился за рукав и рывком подбросил грузное тело на приступку. Лицо его покрывала темная щетина, он выглядел утомленным.

— Мороз, — сказал Троицкий, когда они вошли в парадное.—Тебе кто сообщил?

— Мне? Да я, понимаешь, сижу играю, тут цейтнот надвигается, а Зайченко, значит это, на атаку меня затягивает. Чисто психологическая ситуация. Считать времени нет, ничью вроде имею… Ну, а здесь Ходарковский… Нет, вру, Ход сам от Семушки узнал. А тому брат, кажется, звонил. В девять уже объявление повесили.

— У Женьки что, брат?

— Раз звонил…

— Старший? — Троицкий не понимал, зачем ему такие подробности.

— Кто его знает. Может, и не брат, родственник какой-нибудь. — Наверху глухо хлопнула дверь, и снова стало тихо. — Играть бросил окончательно? — совсем не к месту спросил Яшка.

— Время…— Троицкий собирался шагнуть к лестнице, но Яшкин вопрос отчего-то поколебал его намерение. Он дотронулся до стены. Она была холодная, со следами стершейся желтой краски. Ладонь надавила на шершавую выбоину, проверяя камень на крепость.— Гроссмейстерами не станем, а так — какой смысл.

Дилакян усмехнулся. Он жил на одну пенсию по инвалидности и двадцать четыре часа в сутки проводил за шахматной доской. Каждые два-три года с него за неуспехи снимали разряд кандидата в мастера, но упорный Яшка вновь и вновь отвоевывал заветный титул. «Утомленный вид… Очередная бессонная ночь за анализом. Я его жалею?» К ответу, мгновенному и привычному «да», Троицкий так и не пришел, и это было странно.

— Вынос в два. Там, наверно, родственники сейчас. — Яшка в нерешительности пристукнул палкой о ступеньку. — Закурить найдется?

Сигареты оказались спасительной оттяжкой. Где-то там, на четвертом этаже, лежал Женька, а они здесь, в закутке у батареи, курили, отогревались, безразлично наблюдали, как один из жильцов, полный усатый мужчина, долго возился с замком почтового ящика.




Комментарии — 0

Добавить комментарий



Тексты автора


Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.