ИЗ ЛИТЕРАТУРНОГО НАСЛЕДИЯ

Пётр Иванович догнал отца, спросил:

— Не много наложили? В гору тяжело шла.

— Ничё, ей это, считай, в охотку, почти как тебе, — засмеялся старик. — Нынче-то лошадиный транспорт не в моде, больше мы, пенсионеры, используем, а с нас работники известные… Так что жалеть нечего: против прежнего у них не жизнь — сплошной выходной. Счас в селе не каждый её и запрячь-то сумеет. Я так смотрю, что вместе с нами и лошадь отойдёт… А ты как, здорово притомился?

— Не очень.

— Ты бы низом шёл, все ближней.

— Да разницы-то почти никакой.

— Вербами… по-холодочку, — уговаривал старик. Чего зазря пыль глотать?

Петр Иванович, начиная догадываться, пожал плечами.

— Можно и низом. Кстати давно на речке не был, даже сниться начала. И всё почему-то весной, в разлив.

— Во-во, — обрадовался старик. — Погляди.

Пётр Иванович свернул с дороги на пробитую в пыльной траве тропинку, ведущую в густые прибрежные вербы Чалушки.

Иван Максимович отказывал себе в редком удовольствии пройти селом рядом с сыном, помощником и наследником, ради другого, более заманчивого.

«Вот только б старуха не подвела, — думал он с беспокойством. — Скажет слово, и пойдёт по селу молва. И зачем втолковывал ей, объяснял? Ей всё едино — что ефрейтор, что генерал! А то-то бы славно — вечером подойти вдвоем к мужикам… Петруха в мундире… Лампасы в ладонь… Ну-тка, подвиньсь, посторонись: Иван Максимович с сыном идет!»

Не вышел ростом и видом Иван Максимович, и хотя удал был на дело и шутку, но всё-таки до старости колючей занозой сидела в душе обида на судьбу. И как можно было теперь упустить час торжества и гордости?!

Иван Максимович неспешно докурил, затоптал окурок в пыль и тронул к дому. Дорогу, однако, выбрал дальнюю, сам себе зачем-то объясняя, что она ровнее, для гружёного удобней, а для доброго коня, по пословице, семь верст — не крюк.

Возле правления колхоза натянул вожжи, тайком оглянулся по сторонам, зашипел сердито:

— Ш-ш-ша… ш-ш-ша… Эка, прёт! Черти тебе, что ль, подпихают! Ш-ша!..

Лошадь от резких смычков вожжами присмирела; упираясь, задирая голову и кося огневым оком на хозяина, остановила воз. Но стояла подобранная вся, напружиненная.

Иван Максимович довольно огляделся, заметил в раскрытом окне бухгалтерии кудрявую головёнку, позвал негромко:

— Зинка… Зинка… Замудрилась в цифирях, не слышит. Зинка!

В окно выглянула девица, недовольно оглядела стоящего в нескольких метрах от нее старика, воз сена, бьющую копытом лошадь, спросила, медленно цедя слова:

— Что вы кричите? Работать мешаете…

— Едрит-те в корень! — всплеснул руками старик. — У ней работа! — но тут же спохватился и другим голосом спросил: — Председатель у себя будет?

— У себя, — ответила девица и повернулась уходить.

-Ты погодь! — строго остановил ее старик. — Поди скажи, что я зову его. Дело есть.

— Что-о?

— Так и скажи: Иван Максимович Лопухов зовёт по делу важному и не терпящему отлагательств!

Старик и сам удивился, откуда у него такие слова нашлись, но удивлению своему наружу выйти не дал.

— Так и передай, говорю.

Девица пожала плечом.

— Скажу, что просите…

— Зову что! — вдогонку поправил ее старик. — Эка немота, ещё в контору влезла…

Через минуту на крыльцо вышел председатель колхоза, остановился, потянулся, с хрустом разламывая молодое еще, сильное тело — ровесник сыну; бывало, одним батогом доставал их Иван Максимович. Оглянувшись в рабочее безлюдье улицы, председатель вдруг одним махом сиганул с крыльца, взбил ногами пересохшую пыль, энергично кинул руку.

— Доброго здоровья, Иван Максимович! Как настроение?!

— Строение хреновое, а всё ж таки стоит пока, не валится, — подхватил старик, пожимая руку.

— Дело, говорите, у вас ко мне? Давайте свое дело. Слушаю.

— Петруха нынче в ночь прибыл!

Иван Максимович заварил разговор сразу, не дал время удивиться председателю, радостно охнуть, пообещать непременно быть в гости.

— И как теперь обстановка в мире серьезная, а у нас жнива на носу и газет читать некогда, а Петруха наш в новом звании теперь, то вот тебе и дело моё: упроси-ка ты его, как председатель, всё нам досконально, как оно в мире есть, разъяснить, и особливо — что там в Кремле по этому поводу думают. Петруха, я так думаю, всё знает и просьбу нашу уважить обязан.

— Постойте, постойте… — выхватил из бойкой речи старика нужные слова председатель. — Говорите, в новом звании? Так это что же выходит — генерал?!

В последнее время у Ивана Максимовича частенько прихватывало сердце — вроде как тугими тормозами на спуске колесо зажмёт; а всё же напрасно говорят, что с радости умереть, дескать, можно. Врут, от не только сладкость в груди и в теле — лёгкость…

— Так ведь угадал: точно — генерал…

— Ну!

И председатель вдруг обнял Ивана Максимовича и, легко оторвав его старенькое, сухонькое тело от земли, так сжал в объятиях, что старик, будто сомлевший курчонок, и голову уронил на председателево плечо.

— Это мы организуем! И лекцию, и всё, что положено в таких случаях.

— Можно по радио… — высказал старик невзначай свою сокровенную мысль.

— Вот-вот! Точно! Объявим по всей форме, — тотчас согласился председатель. — Ну и Петро! Молодец! А вы это чего же в такой день за сеном собрались? — спохватившись, строго спросил он. — Могли бы мне сказать… Одному-то оно как? Несподручно совсем.

— Со мной Петруха был… Низшим чином! — засмеялся счастливо старик. — Навроде подавальщика…

— Сергей Сергеич! Вас к телефону. Из района! — позвал председателя в раскрытое окно звонкий женский голос.

— Иду! — тотчас откликнулся председатель.

Он уважительно пожал руку старику, ещё раз пообещал всё непременно организовать сегодня же вечером и только после этого скорым шагом ушёл в правление.

— Вот так! — разбирая вожжи, гордо и счастливо бормотал Иван Максимович. — Не зря и Репях на свете прожил. Вас там, в районе, много, а генеральский отец, поди, на десяток районов — один… Вот такой расклад получается… Ну ладно, чего ухи повесила? — спросил он у лошади мягким от счастья голосом. — Наше с тобой дело какое? Нагрузили, и вези… Так что пошли, милая, пошли, чуток осталось всего.