ИЗ ЛИТЕРАТУРНОГО НАСЛЕДИЯ

Легкая прохлада бодрила. Иван Максимович ходко сбегал за водой, поднёс ведро лошади, привычно посвистел, приманивая её. Потом взял в сенях сготовленную сумку с продуктами, привязал к грядке арбы. Завёл лошадь в оглобли.

— Видала? Усе спят! А мы с тобой счас соберёмся и, чего доброго, по холодку на месте будем. Такое наше дело, — приговаривал старик, запрягая лошадь. — Хозяйку, вишь, чарка сломила. Ну нехай; у неё сегодня день беготной — сын приехал.

Лошадь благодарно жмурилась и послушно подчинялась его добрым рукам.

Ивана Максимовича радовали и неожиданный приезд сына, и своё здоровье, по-молодому ловкое, как ему казалось, тело, и даже то, что проснулся он раньше всех в доме.

— Спит наш генерал! — продолжал Иван Максимович. — А что ты думаешь? Такого, небось, не поднимешь спозаранок за сеном ехать. Такой сам, если захочет… — старик покрутил головой и заговорщически подмигнул лошади. — Поглядеть бы, как там мой Петруха командует, разгон дает. Весь в меня — на дороге не стой!

Иван Максимович осадил лошадь назад, развернулся в тесном дворе. Всё готово в дорогу, и можно было трогать, однако он медлил. Ему не хотелось расставаться с сыном на целый почти день, и ещё он помнил, что тот наказывал непременно разбудить его — хотел помочь и, наверное, увидеть родные места, вспомнить.

Но старику и себе не хотелось признаться в такой слабости, и он опять заговорил с лошадью:

— Видала такое? Спит… Мы с тобой, значит, в поле, а он носом мух гонять? Интересный расклад получается. Генерал… Это ты там генерал. А тут — остынь-охолонь! Тут мы сами себе цены не сложим. Вот счас подниму, и будь добр!

Глаза его озорно поплёскивали сквозь седые ресницы, будто стоячие озерца за бегущими вдоль дороги деревьями и кустарником.

— Ты погоди маленько, я ему в момент устрою боевую тревогу!..

Дорогой говорили мало.

Пётр Иванович задумчиво глядел на поля и перелески, на рассыпанные в неширокой долине между двумя старыми холмами домики села, мягко скрытые утренним слоистым туманцем. На вопросы отвечал скупо, односложно, и Иван Максимович скоро оставил сына в покое.

На всходе, где-то за горизонтом, раскалённо пылало небо, а над головой оно было нежно-вишневого, но странного — не обычного, тёплого, а холодного, как перед бурей, — цвета.

Иван Максимович, поглядывая на восток, то и дело подгонял лошадь. Срезая угол, пустил её малоезженой дорогой через крутую меловую гору. Твердокаменные склоны горы сверху чуть прикрыты слоем серой земли и редкой стелющейся лебедой. И трудно понять: то ли распластанные корни лебеды скрепляют эту землю и не дают ветру развеять её по белу свету, то ли земля, прикрыв слегка узловатые, похожие на обрывки старой верёвки корни, не даёт тому же ветру вырвать их и погнать с горы клубком перекати-поля.

Иван Максимович спешил, но, когда взобрались на самую макушку, вдруг остановился, серьёзно и долго глядел куда-то вдаль.

— Ты что, батя? — не сразу спросил Петр Иванович.

— Да вот — смотрю… Весь край наш видать. Думаю: может, больше не случится тут побывать… к тому дело идёт.

Пётр Иванович промолчал, и старик обиделся на него. Хотя и мало ждал утешений, да и года свои помнил, а всё же это молчание сына, как невольное согласие на близкую смерть, больно задело его.

Он хлестнул вожжой лошадь, пустил её галопом под гору. Внизу с трудом вошёл в крутой поворот дороги, не дал сбавить шагу, погнал через скошенный луг к плывущему тёмными островами в тумане противоположной стороны лесу.

Возле низких копен резко осадил лошадь, молча сбросил с арбы вилы и грабли. Закурив, выпростал рубаху, заправил в шерстяные носки штанины. На сына не смотрел, хотя обида его уже прошла, растаяла легко, без следа — глупая была обида.

Петр Иванович подобрал вилы, подбросил, примеряясь в руке, чуть косолапя на мягкой земле, обошёл копну и повернулся к отцу:

— Начнем, батя?

Старик пожал плечами.

— Не на плац-парад приехали! — на ходу выдумал он. — Пора. Гляди, уже и солнышко глаза продирает, скоро припечет — хужей будет. Так что с Богом — подавай!

Петр Иванович сбросил рубаху, поплевал на ладони и поддел на вилы сбитую макушку копны.

— Не плюй, водянки набьешь! — предупредил его Иван Максимович.

— Ничего, батя! Принимай да успевай поворачиваться, — поигрывая тугими буграми мышц под белой кожей, ответил Пётр Иванович и развернул под ноги старику пласт сена.

— Ну коли так, тогда подваливай давай, — подшучивая над сыном и радуясь его нерастраченной силе, приговаривал старик, раскладывая сено по арбе.

Он расстегнул ворот, неторопливым, упругим шагом переступал с места на место, успевая бросить короткий взгляд то на азартно играющего вилами сына, то на стремительно уходящее в высоту нежаркое ещё, льдистой чистоты солнце, то в заречную даль, на голубеющий в утренней тени лес.

Но скоро, отвыкший за долгие годы кочевой армейской жизни от такой работы, Пётр Иванович сбился с нужного ритма, заспешил — то подавал полные навильники, от которых скрипел и гнулся держак, то махал почти вхолостую.

— Ты на силу-то не бери! Ловчей надо, а то враз упыхаешься. С непривычки оно не хитро!..

— Разговор-чи-ки! — вытирая крупной росой выпавший пот, отвечал Пётр Иванович.

Иван Максимович покачал головой. Сам он с детства и ранней молодости перенимал от деда и отца непростое умение делать всякую крестьянскую работу, и мало кто в селе мог сравниться с ним. И только этим умением мерил он людей: одних считал ровней и уважал, других всерьез не принимал, какую бы должность ни занимали в селе, как ни были бойки на слово и как ни гордились своим умением жить.

Иван Максимович умел делать и знал только это дело и без всяких сомнений считал его самым важным и нужным на земле. И старик совсем не думал о том, что для других людей другие дела были такими же нужными и важными, и что кто-то мог и его считать неумелым, отсталым, пустым человеком только потому, что он не знал этих других дел…

— Може, перекурим? Чуб-то, гляжу, уже мокрый. Понятное дело: с дороги да ещё не спавши, — нашел Иван Максимович необидное для себя и сына оправдание. — Это, однако, не ать-два командовать.

— Ничего, батя, даже полезно: зажирел я что-то.

— Не скажи! Генерал — он и должен быть солидным, чтобы уважали и боялись.

В село возвращались после обеда. У околицы Иван Максимович остановил лошадь, обошел воз, кое-где обсмыкнул сено, но в общем остался доволен: не стыдно улицей ехать, и клочок по дороге не отстанет.