ГРЕШНЫЕ АПОСТОЛЫ ЛЮБВИ

В окно, протаяв на верхней шибке ещё не остывшим горячим дыханием лужицу чистого стекла, глядела Марфуша, как вниз по огороду, по прямой утоптанной тропке, а потом по вербам, среди остолбенелой ребятни, бежал Перепечай. Бежал красиво, как в телевизоре бегают городские, выделяясь на белом смуглым цыганским телом. Скоро, однако, Перепечай скрылся из виду.

Марфуша с минуту застыло глядела в пустое окно, потом, будто разом вынырнув из оцепенения, суматошно похватала, что под руку попалось — штаны Перепечая, рукавицы с кодеина, домашний толстый свитер, шарф семицветный, и как была — в кофте на ночную рубаху, в чувяках на босу ногу — мотнула следом.

Мороз в первую минуту показался жадным, так и хватал на бегу. Но уже у колодца, через полсотни метров, Марфуша чуток освоилась, успела оглянуться. Пусты вроде дворы соседские, может, и пронесёт? Хотя — какое там! — пацанва раззвонит по селу, что дядька Петро Перепечай голяком по снегу бегал.

У плетня Марфуша остановилась. Сдерживая рвущую тишину дыхания, прислушалась. На Чалушке было тихо, пусто. «Ну, так и есть, рванули все за ним», — поняла она. Бежать теперь стало вроде и некуда и незачем: всё равно не догонишь, а разминуться — чего проще.

Постояла, постояла Марфуша, плюнула и скорым шагом — опять мороз подгонял, жёг голые ноги, снизу до самого сердца доставал, — двинулась назад.

«От чёрт, а не Перепечай, — ругалась она про себя, поднимаясь к дому и меняя руку: схваченное впопыхах барахлишко будто отяжелело вдруг. — И вечно что-нибудь та найдёт».

Дома свалила всё кучей на скрыню, подхватила чемоданчик, полезла на лежанку, мелко и часто, будто балуясь, постукивая зубами. Но тут же, вспомнив своё, выскочила из дома. На крыльце огляделась — Перепечая нигде не было видно. Марфуша обрадованно вернулась в дом, по старой привычке, ловко, будто век тому обучалась, проверила мужнины карманы.

Денег у него осталось и считать нечего — мелочь одна. «Неуж успел сховать где? В сенях разве?» — но искать на холоде не хотелось. Марфуша опять забралась на печь, укрыла ноги кожухом, затихла в блаженном ожидании, принимая щедрое тепло. Потом раскрыла чемоданчик, взяла верхнюю книгу. По складам, как в первом классе, прочитала вслух название:

— Афо-риз-мы й-ога Па-тан-д-жали…

Раскрыла. «Тю, самоделка какая-то. И зачем она ему?» — листая блёклые страницы, недоумевала Марфуша. Взяла другую, раскрыла — то же самое, хоть очки надевай, ничего не разберёшь. В конце второй книги были картинки — тоже не поймёшь, где у человека что. Да и выделывал тот, что на картинке, такое — нормальному человеку и в голову не придёт.

«И на что оно Перепечаю? Целый сундук припёр. А денег нет. И костюма тоже… Куда ж он их растратил?»

Вспомнилось, как ещё в постели он вдруг с вызовом сказал: «А я, мать, всего один пузырёк раздавил в санатории. Когда только приехал». — «Ой, та не бреши», — бездумно откликнулась тогда она.

Да и в самом деле, кто б поверил, что Перепечай, оказавшись без присмотра и с грошами в кармане, не просадит их в неделю?

— И где его черти досе носят? — вслух обеспокоилась Марфуша. Будто услышав её слова, в сенях стукнула дверь. Явился!

— Мать! — с порога закричал Перепечай. — Чувствую себя отлично!

Он весь светился радостью, и Марфуша, забывая недавние страхи и недовольство, улыбнулась с лежанки в ответ.

— А теперь я тебе буду показывать фокусы. Айн момент!

Перепечай снял кеды, сменил за дверью атласные трусы на узкие плавки, перестелил по-своему половики в большой комнате. Немного подумав, скомандовал:

— Давай-ка ты, мать, на кухню. Сеанс состоится через пять минут.

Марфуша послушно слезла с лежанки, вышла из комнаты: было в Перепечае что-то такое, на что она не могла сердиться.

Перепечай плотно закрыл за нею дверь. Когда же позвал её и она вошла, в комнате было так холодно, хоть собак гоняй.

— Садись и смотри. Молча. Что нужно — сам объясню, — распорядился Перепечай, но тут же, не выдержав строгий тон, похвастался: — Я, конечно, ещё в самом-самом начале, мать, но на голове уже стою. Без подпорок.

И Перепечай стал на голову.

Хожалые ступни его скоро побелели, будто у мертвеца. Марфуше их так жалко стало, что она, помня наказ мужа молчать и тая сочувственный вдох, ладонью прикрыла рот и совсем по-старушечьи жалостливо покачивала головой.

Перепечай стоял на голове долго (или ей так показалось?), и за это время чего только не вспомнилось. И молодой Перепечай, нахальный да стеснительный, а какой больше да чаще, и не разберёшь. И почему-то дочка: как уехала в город, будто подменили — домой п о г о с т и т ь приезжала. Марфуша не удержалась, вздохнула — кого винить в этом? Своими руками дитё собрала, сама из дома в чужие люди проводила. А выйдет, даст бог, замуж — вообще отрезанный ломоть. Значит, придётся им с Перепечаем век вдвоём доживать; какие ни на есть, а нужно приноравливаться да терпеть, никуда не денешься и менять уже поздно.

И долгие годы Перепечаевых «художеств» вспомнились — до вчерашнего, что называется, дня (санаторная отлучка не в счёт, Перепечай и соврёт — недорого возьмёт), когда ни слова, ни слезы не понимал, будто заколодило у него в башке что-то.

И вот теперь новый, вроде и лучше прежнего, а отчего-то пугающий даже больше, чем вчерашний, Перепечай перед нею…

А он в это время с головы встал, сказал Марфуше с кроткой улыбкой, будто тайной радостью делился.

— Это упражнение называется с и р ш, а с, а н, а , — и пояснил: — Сиршана по-санскритски значит голова, а асана — поза. Эту асану зовут королём всех поз. А сейчас сделаю королеву — с, а р в, а н г, а — с, а н у.

Он так свободно выговаривал чужие слова, что Марфуша в одно мгновение поверила его недавним словам про один-единственный пузырёк в санатории: ясное дело, чтоб такому научиться, про пузырёк-то забудешь. Вот только кто б сказал: надолго ли?

Перепечай лёг на спину и опять ноги вверх задрал.

«Ой, свернёт вязы! — глядя на бурую, налившуюся кровью голову мужа, охнула про себя Марфуша. — Господи, и когда успел научиться?! Это ж как себя ломать нужно было… — И по-новому, уже с уважением глядела на мужа. — А пусть, пусть смеются, — стала на сторону Перепечая в неминучей стычке с односельчанами. — Пусть сперва от так вот попробуют сделать, а потом смеются и дразнятся…»

Через несколько дней заходился Перепечай кухню переоборудовать под спортзал. Марфуша вернулась с работы; а Перепечай весь в мыле: барахло по углам рассовывает.

— Ты это чего?

— Мать, главное — иметь возможность для медитации.

— Че-го? Ты со мной по-людски давай, — попросила она. — Я твоего тарабарского языка всё одно не понимаю.

— Мать, человек должен иметь куток, где он может от всего на свете отгородиться.

— Вон — в погреб. Там тебя и бомба не достанет. Наши в войну, рассказывают, в погребе и спасались.

— Медитация — это сосредоточение. Я должен думать, и чтобы мне никто не мешал.

— Или ты бухгалтер, Перепечай? Об чём тебе думать?

— Ну, мать, ты даёшь! Или не о чем человеку подумать?

— Скажи, вместе подумаем. А то я тебя не знаю: у тебя все думки кругом бутылки, как привязанные.

— Было. Было, мать, но не будет. Короче. Кухня всё равно без дела стоит, а я тут себе сделаю комнату для занятий. А там и ты начнёшь.