ГРЕШНЫЕ АПОСТОЛЫ ЛЮБВИ

Окончательно надежда на примирение рухнула после недавнего случая. С самого начала так повелось, что зарплату в колхозной кассе получала за двоих Десятница. Ходыдым насмешки и сочувствие тогда пресёк сразу: «Получка — дело семейное. А настоящий мужик должен свои деньги иметь». Не будешь же всем объяснять, что для Десятницы это, может, единственное счастье в жизни — деньги в руках. И за них она стоит насмерть.

Кассиршей работала Рая Опанасенко, до звона, как вяленая чехонь, худая девка с походкой тяжелобеременной — племянница Десятницы. Так что спелись они легко. Бывало, приболеет жена, так Рая получку домой несёт, а Ходыдыму на руки всё равно не выдаст.

По старой памяти провернули они привычную операцию и на этот раз, рассудив просто: может, и пошумит Ходыдым, не без того. А денежки — вот они! В надёжных руках.

Ходыдым пришёл в правление в самый разгар, мужики в широком коридоре насмолили так, что дым кипел от пола до потолка. Двери во все кабинеты были плотно задраены, как у пуганой самогонщицы.

Кассирша своё окошечко распечатывала только на минуту — просунуть в щель то ведомость, то деньги и немо ругалась за стеклянной перегородкой.

Люди в коридоре плавали по частям: то голова чья-то покажется в сизом промыве, то руки, самостоятельные в движении, то тулово без головы — и не угадаешь, чьё оно.

Деревенские, ко всему приученные женщины только охали и кутали головы платками. «Они у вас чо, заместо противогазов?» — смеялись мужики и чадили, как в кузнице.

Хододым молча постоял перед окном, пока Рая его заметила и удивлённо мотнула головой: чего, мол, тебе нужно? Он не уходил, терпеливо ждал.

Окошко приоткрылось ровно настолько, чтобы выпустить, не ободрав, в табачную муть начальственно-недовольный кассиршин голос:

— Ну, чего стоишь, Ходыдым? Не стеклянный. Людей вон задерживаешь. Уже получено.

— Моя фамилия Александр Стефанович Герда, — громко и раздельно, так громко, раздельно и значительно, что в коридоре все притихли, сказал он. — Я пришёл получить причитающуюся мне заработную плату. Прошу ведомость.

— Я тебе русским языком сказала, что получено. Не морочь голову. Следующий.

Кто-то из очередников легонько толкнул Ходыдыма в плечо, будто будя. Но он стоял твёрдо и своё место у кассы уступать не собирался.

— У вас есть моя доверенность на чьё-то имя? Прошу предъявить.

— Че-го? — заметно опешила кассирша, но тут же пошла в наступление. — В первый раз, что ли? Чего придуриваешься, Ходыдым? Лишку хватил? Так знаем, куда отправить.

— Я ещё раз повторяю: моя фамилия — Александр Стефанович Герда. И вы совершенно напрасно повышаете голос и оскорбляете меня, — по-прежнему спокойно ответил Ходыдым, чувствуя за спиной жадное поощрительное внимание. — У меня достаточно свидетелей, чтобы привлечь вас к ответственности.

— Во Ходыдым даёт! Чешет, как по нотам, А мы его за глухонемого держали.

— Ага, тебе б не твою Марковну, а Ходыдымову Десятницу, глянули б, каким ты соловьём был.

В очереди перебрёхивались привычно, радуясь любой возможности почесать языки.

— Рая, да тверёзый он, — подсказал кассирше женский голос. — Ты приглядись-то…

Кассирша сама видела, что Ходыдым в нормальном состоянии, более того, она понимала, что он совершенно прав, требуя свои деньги или доверенность, как понимала и то, что по вине Десятницы влипла в скандальную историю, и теперь лихорадочно искала выход.

— Так, Александр Стефанович, деньги-то ваша жена получила, как обычно. Раз вы до этого молчали, я думала, что договор сохранился.

— Во! Уже Александром Стефановичем стал. Давай, Ходыдым, дави до конца, чтоб из этой хитрой бухгалтерии и душа вон! — приобняв сзади Ходыдыма за плечо, встрял в разговор невесть откуда вынырнувший Карп Данилович, брат меньшой.

Ходыдым медленно, спокойным движением стряхнул руку Карпа Даниловича, но тот будто не понял, остался стоять рядом, дышал утробным перегаром.

— Какой договор? Вы можете предъявить его? Любопытно будет взглянуть.

— Ну вы же раньше молчали!

— Значит, вы и раньше нарушали закон. Это только усиливает вашу вину. Пригласите главного бухгалтера.

— Дайте мне выдать деньги другим колхозникам, а потом разберёмся с вами, — голос кассирши стал просительным.

— Ходыдым, не поддавайся, — прошептал, толкая в бок, Карп Данилович.

— Никто не получит ни копейки, пока вы не выдадите мне мою зарплату, — твёрдо сказал Ходыдым.

И по тому, как он это сказал, все поняли, что так и будет. Рая Опанасенко задвинула шпингалет на окошке и ушла в другую половину бухгалтерии, за перегородку — советоваться.

— Да откройте вы двери, пусть вытянет. Ничего ж не видно! — взмолился из табачной мглы женский голос.

— А чего тут глядеть? Не цирк. Ты лучше уши разуй!

Но дверь на улицу всё-таки открыли. Снизу по ногам потянуло холодом. Дым тут же заколебался, тронулся с места и, поднимаясь и густея, тёмно-сизыми неровными пластами потянулся к двери. Там он подлизывался под притолоку, мешковато вываливался наружу. Дальние по коридору лампочки разгорались всё ярче. Стали видны лица людей, плакаты и сводки на стенах, невысокий серый потолок. Мужики облегчённо, будто сделав важное дело, тушили сигареты и папиросы, втыкали окурки в горшки чахоточных фикусов. Очередь начала шуметь. Появилась Рая, злая и растерянная.

— Да что мне теперь, свои отдавать?! Разбирайтесь со своей женой сами!

Ходыдым только усмехнулся. В коридоре зашумели ещё громче, и пришлось Рае, накинув пальтишко, бежать к Десятнице.

Вернулась она скоро, но с таким лицом, что Ходыдыму её даже жалко в душе стало. Он-то знал, каково вырвать у жены даже рублёвку. А тут — кровные! Посчитанные! Приплюсованные к некой таинственной сумме, бог знает зачем и на что собираемой, — и отдать?! Самой? Добровольно?

— Не отдала… — растерянно сказала Рая и без сил опустилась на блескучий деревянный диванчик в коридоре. — Осатанела. Из двора выгнала…

— А ты участкового бери и требуй. Не имеет она права чужие деньги присваивать. Или человеку теперь с голодухи подыхать? — тут же нашлись сочувствующие. И хотя смешно было даже представить, что великий умелец Ходыдым, хоть по разу, да обихоженный каждой хозяйкой в селе и окрестных хуторах, умирает — да что там: подыхает с голодухи! — никто не поправил и не возразил.

— Не надо было чужие отдавать. Порядок есть порядок.

— Пить нужно меньше, тогда и отдавать бы не пришлось. Небось, не за всеми-то жёны в получку хвостом тянутся.

— А вам бы всё хапать! Всё вам мало.

— Так они решили в этой жизни поднакопить, а уж в будущей — тратить. С шиком пожить.

— Ха-апать! Как же, нахапаешь с вами! Это ж вам ничего не нужно. У вас ни детей, ни плетей — одни потребности.

Разговор стал общим. Обороты набирал бешеные, как пошедший вразнос двигатель.

Ходыдым отступил немного, глянул на потерянную, будто пришибленную кассиршу и махнул рукой: э-эх, да пропади они пропадом, деньги эти, чтобы из-за них так мучился человек. Он отступил ещё дальше, за спины столпившихся кругом людей, повернулся и незамеченным побрёл к выходу.