СМЯГЧАЮЩИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

Я, когда звал Элефантова к себе, наобещал золотые горы: отдел, возможности, но не от одного меня все зависит, тема вылетает из плана раз за разом. Разрешил ему заниматься внепланово, стараюсь помогать, поддерживать. Без этого его бы давно съели. Зам мой, например, его терпеть не может, Бездиков — тоже, хотите знать, почему? Это так называемые подводные течения океана науки, кулуарные рифы, мели, водовороты. Курочкин «холодный» профессор — получил звание без докторской степени, так сказать, за заслуги. А скорее за услуги, послушание и прилежание. У Бездикова — десяток опубликованных статей, все по частным вопросам, все в соавторстве. А тут какой-то Элефантов на кардинальные проблемы замахивается, постановочного характера работы печатает, да еще в солидных изданиях. Надо либо признать его на голову выше себя, либо прибегнуть к тем же ярлыкам — дескать, выскочка, дилетант, ну и всякое прочее… Серость вообще не терпит талантливых людей. Кстати, у Элефантова уже сейчас пошел в серию прибор — энцефалограф, только в два раза меньше обычных, вдвое чувствительнее, и, самое главное, никаких контактов на голову пациенту надевать не надо.

Я ему предлагал — оформи материалы и защищайся, тема диссертабельная, а станешь кандидатом, и основную свою идею легче будет пробить. А он смеется — чего на побочный продукт размениваться! Энтузиаст. И других за собой увлекает. Я сейчас редактировал наш институтский сборник, а там статья Нежинской — никогда она в науке не выделялась, и вдруг толковая смелая работа, хотя явно чувствуется влияние идей Элефантова. Значит, последователи появляются, может, зарождается школа, каждому исследователю такое лестно. Нет, никакого практического значения разработки Элефантова на сегодняшний день не имеют, а уж об оборонном характере и говорить нечего. Поработает с такой же интенсивностью еще лет пять — будут и практические результаты, но опять же — ограниченная мощность передач, специфика приема… Нет, в военных целях это неприменимо.

Быстров сделал паузу, и я подумал, что разговор окончен, но он задумчиво произнес еще несколько фраз:

— И вообще, не знаю, получится ли у Элефантова что-нибудь. В последнее время он изменился: сник както, интерес к работе потерял. Ничего не просит, командировки в Москву не выбивает. Перегорел, устал? А может, еще хуже — выработался? Так тоже бывает.

Уходя от Быстрова, я вспомнил, что нечто похожее сказал об Элефантове Пореев. Как это он выразился? Надорвавшийся… Что ж, после того, что я услышал, немудрено поверить и в такой исход.

Перечитывая и группируя записи в блокноте, я обнаружил, что противоречивые мнения вызвал только Элефантов. Суждения о его сослуживцах совпадали почти у всех опрошенных. Нежинская — вежливая, приятная, обходительная, хороший работник… Спиридонов — культурный, доброжелательный, знающий специалист… Зелинский — грамотный инженер, активный общественник. И так далее.

К этому времени я наверняка знал одно: Спиридонов — пьяница. Боязливый, тихий, избегающий конфликтов, соблюдающий законы, но пьяница. Есть такая категория людей, тщательно, хотя и безуспешно скрывающих свое пристрастие. Они старательно прячут бутылки в портфель и свертки, напрягаясь, ровной походкой проходят мимо соседей, дыша в сторону, жалуются на бессонницу и нездоровье, от которых отекает лицо и краснеют глаза, тайком сдают пустую тару и убеждают сами себя, что их наивные уловки способны обмануть окружающих.

Но пьянство — самый наглядный и очевидный из человеческих пороков. Участковый инспектор, побывавший в доме Спиридонова, за двадцать минут собрал исчерпывающую информацию о его образе жизни, и предполагать полную слепоту сослуживцев, ни один из которых не обмолвился о наклонностях коллеги, было, конечно, нельзя.

Когда я напрямую задал вопрос профгрупоргу лаборатории — услужливой и словоохотливой женщине, она округлила глаза, будто я спросил о чем-то неприличном.

— Позвольте, как же я могу об этом говорить? В вытрезвитель его не забирали, в милицию не попадал, писем от соседей не поступало — никаких официальных материалов нет. А без документов разве можно? Мало ли кто что видит, кто чего знает…

После такого ответа стало ясно, что возлагать большие надежды на собранную в блокноте информацию не стоит. А на что можно возлагать большие надежды в ходе розыска? Нередко самый железный факт оказывается круглым нулем. Зато институт отработан, задание выполнено, версия Зайцева проверена и, кажется, не подтверждается… Утешая себя таким образом, я зашел в лабораторию попрощаться.

Прощание затянулось. Элефантов уговорил-таки меня снова измерить биополе, и на этот раз всплески мозговой активности привели его в восторг:

— Блестящая динамика! Если вам потренироваться… Знаете, я буду просить, чтобы вы выделили для меня как-нибудь половину дня. Можно в выходные, когда удобно. Это очень важно!

Элефантов оживился, стал быстрым, бодрым и деятельным. Пореев меланхолично поглядывал на внезапно объявившегося конкурента, механически замешивая кофейную смесь.

— В последнее время я тебя таким не видел. Серый. И тонус подскочил и, по-моему… Ну-ка, сам сядь, попробуем… Гляньте-ка на стрелочку, товарищ майор, колыхнулась? Нет? Жаль.

Откуда он знает мое звание?

Пореев налил в чашку кипятку, помешал, неожиданно достал плоскую бутылочку коньяку, приглашающе приподнял в мою сторону, потом повернулся к Элефантову:

— Майору не предлагаю, знаю — он ответит: «На службе не пью», а мы с тобой можем принять по сто граммов, тем более что рабочий день на исходе.

Именно такими словами я и собирался отказаться. Неужели он действительно читает мысли?

Элефантов пить не захотел, отмахнулся, записывая что-то в толстый лабораторный журнал.

— Давай, давай, взбодрись! И биопотенциал подскочит. Помнишь, у тебя уже было такое? Стрелка отошла деления на четыре, я глазам не поверил! Значит, и в этом деле есть допинг. Ты почему-то здесь нелюбопытен!

Элефантов раздраженно бросил ручку.

— Хватит трещать! И убери бутылку, ты не в кабаке.

Пореев долил в чашку коньяк.

— Приказывать мне ты не можешь, я не твой подчиненный и нахожусь не на работе. Правда, употребление спиртного в общественном месте чревато, но можешь спросить у майора: многих ли оштрафовали за то, что они пили кофе с коньяком не там, где положено?

На улицу мы вышли втроем. Пореев опьянел и болтал без умолку:

— …И тогда они идут к Порееву — сделай, чтобы не болела голова, заговори зубы, одна дура попросила даже бесплодие вылечить. И никто не вспоминает, как косились на того же Пореева и называли шарлатаном.

— Шарлатан и есть. — Элефантов еще был не в духе. — Девчонки из отдела кадров болтали про молодого майора, а ты делаешь вид, что мысли прочел!

— Мало ли кто что болтает. Я и так все про всех знаю. Но раз ты меня обижаешь, я ухожу.

Он свернул в первый попавшийся переулок. Элефантов покачал вслед головой.

— Человек-уникум, но со странностями. Огромный биопотенциал, умение концентрированно излучать мозговую энергию, но надо же — пытается выдать себя за этакого сверхчеловека, всеведущего и всезнающего. Он очень чуток, по вегетативным реакциям — взгляд, непроизвольное сокращение мышц, подрагивание век — может определять приблизительный ход мысли собеседника, кое-какие несложные мысли, допускаю, улавливает, но ему этого мало. Бывает, исподволь узнает о человеке все что можно, а потом вдруг огорошит: три года назад вы сильно болели, даже оперировались, точно, вам удалили желчный пузырь и так далее. Такое фанфаронство компрометирует саму идею, а она и без того… Но что делать! Приходится мириться: люди его типа встречаются редко, методики их отбора не существует, наткнулся случайно — благодари судьбу. Правда, опыт с вами навел меня на интересную мысль…

Элефантов говорил медленно, монотонно, недавнее оживление прошло бесследно. Глаза тусклые, ничего не выражающие, как у оглушенной рыбы. Казалось, его что-то гнетет. И эта неадекватная ситуации вспышка раздражения…

— Вам приходилось задерживать преступников?

— Много раз.

— Я имею в виду серьезных, опасных, вооруженных.

— И такое бывало, к счастью, нечасто.

— А вы можете рассказать? Чего это его вдруг понесло в эту сторону?

— Сейчас я объясню.

Ну вот, совсем необязательно читать мысли, чтобы ответить на незаданный вопрос.

— Понимаете, большинство людей выполняют обыденную работу: вовремя пришел, стал за станок, сел за стол, сделал то, что тебе предписано, — и домой. Самим образом жизни они не приспособлены к решительным действиям. А у вас совсем другое. Противостояние преступнику, готовность рисковать, вступить в единоборство, преодоление страха, естественного чувства самосохранения. Не исключено, что все это способствует росту биопотенциала, и я хочу поближе познакомиться с людьми действия, замерить…

Именно этого не хватало нашим ребятам — стать объектами лабораторных опытов! Я ухмыльнулся и тут же почувствовал неловкость, которую попытался немедленно загладить.

— Самый большой «человек действия», которого я знаю, — это Старик. Замерьте его и, если результата не будет, можете бросить свою идею.

— А кто он?

— Наш сотрудник, сейчас пенсионер. Когда я пришел в органы, проходил у Старика стажировку.

— Он что, уже тогда был старым?

— Да нет. Это псевдоним, с войны. Командовал диверсионной группой для выполнения специальных заданий, ребятам по двадцать, двадцать два, а ему двадцать пять — вот и Старик.

— Не хотите про себя — расскажите о нем.

О Старике можно рассказывать долго, даже написать книгу, что я и предложил однажды писателю, у которого обворовали квартиру. Но тот ответил, дескать, документалистика — дело журналистов, а художественные образы должны быть рождены фантазией, тогда они, как ни странно, получаются более яркими и объемными.