ТРИ ДНЯ ЗАКОНА

Ленька покрутил в пальцах опустевший стакан, ухмыльнулся:

— Нет у меня, Валёк, внуков. И детей тоже нет. Один я.

— Что ж так? — посочувствовал Воскобойников.

— Так уж вышло. Перебирал, перебирал, а потом сам знаешь: чего в свой срок не сделаешь, после не наверстаешь. Уже и не представляю себе, как бы с кем-нибудь уживался, куда теперь.

— Неужели за столько лет ни одна не сумела окрутить тебя?

— Одна сумела, — поскреб в затылке. — Такая, доложу тебе, краля была, что собой, что умом, всё при ней, отец милицейский начальник. Я и сам в те поры не последний был парнюга, танкистом отслужил. Да не сложилось у нас. А после нее вся эта чехарда у меня и пошла.

— Что ж так?

— Из-за брата ее, паскудника. Он все и поломал, наговорил на меня. Да ты должен его помнить, в одном классе с тобой учился, Пичугин.

— Юрка Пичугин? — удивился Воскобойников. — Помню, конечно. Точно, была у него сестренка, курносая такая.

— А помнишь, — рассмеялся Ленька, — как он тебе нос на катке расквасил? Наташка потом на него с кулаками набросилась, мы там со смеху все попадали!

И так вдруг четко, явственно всплыли в памяти события того злополучного дня, что Воскобойников даже головой затряс.

* * *

Пичуга, Юрка Пичугин, фигурой в классе был заметной. В мальчишеской тех лет иерархии «кто кому даст» занимал второе место. После Игоря Довганя, верзилы-второгодника. Но Довганю хватало всеми признанного лидерства, доказывать что-либо не было нужды, тем более что никто и не посягал на его лавры, тот же Юрка. Зато Юрка при каждом удобном и неудобном случае нужным считал напоминать всем, кто есть кто. Надо отдать ему должное, драчун он был лихой, яростный, хоть и выглядел не очень внушительно — росточка небольшого, щупловатый. Потому, может, и отстаивал что ни день завоеванные позиции. Из-за любого пустяка завестись мог, начинал задираться. И все меньше находилось охотников связываться с ним — и по чужому сомнительному опыту, и по собственному. А драки в классе не переводились, прямо полоса какая-то пошла. Не в классе, понятно, и не в школьном дворе, где рисковали попасться на глаза кому-нибудь из учителей. Недалеко от школы была маленькая кривая улочка с тем же красноречивым названием Кривая, на ней-то все и вершилось. Подраться в школьных владениях считалось дурным тоном. И не требовалось что-либо объяснять обидчику, достаточно было сказать «после уроков на Кривой». Сопровождаемые чуть ли не всем классом, шли туда и дрались в образованном зрителями кругу. Неписаные правила поединка соблюдались тоже неукоснительно, заранее оговаривались. До первой крови, например, или до первой слезы. Если же драка шла в одни ворота и превращалась просто в избиение, судья — обычно возлагались эти функции на Довганя — прекращал ее. Тонкость заключалась в том, что нельзя было отказаться от Кривой, даже наперед зная, что непременно будешь битым, или по какой-нибудь другой причине. Это значило потерять уважение класса, восстановить которое стоило больших трудов. На такой случай вводилось правило «до первой слезы». Чести побежденному не делало, но все же.

Очень непростое было время. Большинство из них остались без отцов, кто и вообще сиротами, жили трудно, чего ни коснись. И лишь недавно закончилась война, многие вернулись из эвакуации, хлебнуть пришлось под завязку. Не обозленные вернулись, не ущербные — победили ведь, дали фашисту прикурить, новая, хорошая жизнь теперь начнется, совсем скоро, кто мог засомневаться в этом. И не ожесточились, хотя там, в дальнем и суровом мальчишеском окружении с его чужими привычками и нравами, нужно было изо дня в день отстаивать свои права. И тому, кто не сумел, приходилось не сладко, особенно на первых порах. А еще это упорное, долгой войной рожденное стремление погеройствовать, не отступить, не уступить. Потому что любая другая слава, будь ты хоть трижды отличником, шахматным чемпионом или баянистом, ни в какое сравнение не шла. Хорошо еще, не вместе с девчонками учились, а то бы все стократ усложнилось. И немало времени пройдет, пока в должной мере цениться станут иные заслуги. Нет, не убавится, конечно, вековое почитание силы, первой мальчишеской доблести, но походы на Кривую станут редкими, а потом и вовсе прекратятся. По крайней мере, не там и не так будут происходить разборки.

А с Юркой Пичугиным у него все ладилось. Даже были в дружбе. По той же причине, по какой вообще сходились многие ребята в классе — жили рядом. В школу по дороге, из школы по дороге. Больше того, дружба с Юркой давала немало преимуществ. И что мало находилось желающих приставать к нему, зная, что дружочек Юрка в стороне не окажется, — не самое главное. Начать с того, что был у Юрки велосипед. Замечательный велосипед, «подростковый», не надо было сползать с седла, чтобы педали крутить, к тому же «спортивный» — с изящными тонкими шинами и элегантно загнутым книзу никелированным рулем. И Юрка давал ему покататься. О, это невообразимое блаженство, когда въезжал он на нем в свой двор, описывал по нему плавные окружности, и все, кто находились там в это время, даже взрослые пацаны, глядели на него с негаснущей завистью, просили дать хоть на один кружочек. У Юрки был прекрасный фотоаппарат «ФЭД», тоже верх совершенства. Эта завораживающая тайна, когда в Юркиной ванной комнате, призрачно освещенной марсианским светом, изображение сначала лишь мутно проступало на тусклой бумаге, а затем обретало графическую четкость. Не говоря уже о божественном вкусе Юркиной мамой испеченных тортов и пирогов, которыми она, случалось, угощала одноклассника сына. И еще многое и многое, чего не было и быть не могло в его жизни, выпадало ему благодаря дружбе с Юркой, всего не перечислить. Опять же не только из-за этого дружил он с Юркой, но как хорошо, как удачно все складывалось. И примиряло с очевидными издержками — Юрка не очень-то с ним церемонился, откровенно верховодил и позволял себе порой такое, что дружбой уж никак не назвать.

Но все равно Юрка Пичугин, отчаянный, даже бесшабашный, очень ему нравился, по-хорошему Юрке завидовал, как должное принимал его над собой превосходство. И нисколько не умаляло Юркиных достоинств, что не читал он книжек, мало чем интересовался и вообще интеллектом не блистал. Другое перевешивало. Однако же было у него перед Юркой одно преимущество. И какое! Если взвесить, то, наверное, перетянуло бы все Юркины. Очень это тешило, давало возможность самому на выпендрежного Пичугина свысока поглядывать. Юрка однажды признался, что очень понравилась ему Наташа. Зачастил в их двор, подолгу околачивался в нем, мерз, в надежде повстречать Наташу. Заодно и дружка заставлял вместе с собой ежиться от холода, чтобы маскировать свое там пребывание. Но зря старался. Наташа его, что называется, в упор не видела. И Валёк знал это лучше кого бы то ни было — у Наташи выведал. А Юрка, не привыкший к тому, что не может заполучить желаемое, злился, мог и на дружке досаду сорвать. Как же иногда хотелось ему утереть Юрке нос, поквитаться с ним за его пренебрежение и зазнайство, самому поглядеть на Пичугу свысока! Эх, знал бы Юрка в каких отношениях он с Наташей — глаза бы на лоб полезли! До чего ж подмывало сказать, чем они занимаются, когда приходит он к ней помогать делать уроки. Порой неимоверных усилий стоило, чтобы не проболтаться.

С того памятного дня, когда привела его к себе Наташа чаем отогреть, все изменилось. Да, по-прежнему бывали пропащие дни, когда Наташа дальше порога его не пускала. Да, бывали дни, когда пускала, но держалась так, словно ничего между ними не произошло, дотронуться до себя не позволяла. Но бывали и другие — Наташа преображалась, кокетничала с ним. Целоваться они могли до одури, так, что губ уже не чувствовали, без сил оставались. И долго потом еще не в состоянии были прийти в себя, руки и ноги дрожали. Знал бы Юрка…

Вспомнил, отчетливо вспомнил сейчас Воскобойников тот яркий зимний день, сизый прямоугольник катка, примыкавшего ко двору. Дом, когда-то там стоявший, пострадал от бомбежки, его снесли, начали мастерить новый, вывели уже фундамент, но стройку почему-то забросили. Ровная площадка эта — кому-то в голову пришла гениальная идея — сгодилась для заливки катка. Тесновато было, не разбежишься, но радости это не умаляло. Тем более что никакой другой двор не мог похвастать таким сокровищем. Не счесть было чужаков, мечтавших здесь покататься, но допускались только избранные, доверенные. По той же причине — самим толком развернуться негде. Юрка, его школьный дружок, входил в их число, считался своим.

День был воскресный, чуть потеплело и ветер притих, к полудню набралось уже больше десятка человек. А он с Наташей вчера еще сговорился прийти сюда. Вскоре подоспел и Юрка. Пичуге и тут могли почти все позавидовать — заявился в пестрой меховой спортивной куртке, но главное — купили ему обалденные коньки, настоящие канадские «дутыши». Заветная Валька мечта, никакого сравнения с его позорными «снегурками». А еще эти страхолюдные валенки с галошами — другой зимней обуви не было. В самый раз к его фиолетовому пальто.