ТРИ ДНЯ ЗАКОНА

(Повесть)

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Оставить комментарий

Кто-то вошел, он услыхал женские голоса. Этого только не хватало — угодил, значит, в женский туалет. Проверил, надежно ли держится дверной крючок, затаился. Чиркнула спичка, донесся до него запах дыма — женщины закурили.

— Хорошо тебе, сменяешься, — сказала одна, — а мне до утра корячиться, да назначений столько, не продыхнуть. Повезло хоть, Пилипчук отмучился, а то бы вообще сконала.

Час от часу не легче, сестры сюда пожаловали…

— Кто ж это надумал мальчонку к нему подложить? — отозвался второй голос. — Каким местом соображали?

— Койки другой свободной не было, думали потом перевести, из шестой палаты выписывался один, да не выписался, понадеялись, что дотянет Пилипчук до утра.

— Да если б и дотянул. Тебе бы с таким соседом! А теперь еще хуже, изведется ж пацан.

— Говорила я этому Коваленке, да ты же знаешь его. У меня как с ним дежурство совпадает — с утра настроение портится. На всё один ответ: не лезь куда не просят, делай что велят. С шуточками своими дурацкими.

— Но не оставит же он его на ночь один на один с мертвяком! Не человек, что ли?

— От этого олуха чего угодно ожидать можно.

— Ну, ты из него прямо Гитлера делаешь, корчит он просто из себя, выпендривается…

Сестры ушли, ему совсем худо стало. От мысли, что останется он ночью наедине с накрытым простыней мертвецом, не только ступни — весь превратился в ледышку. Снова заныл живот, но никакого уже это не имело значения. Собрался с духом, выскользнул в коридор, и ни шагу больше не успел сделать — кто-то в белом крепко схватил его за плечо. Поднял глаза — и увидел очкастого доктора. Улыбался тот теперь криво:

— Тебе кто разрешил вставать? Ты почему босиком? Ты что, шпидагуз, себе позволяешь? — Потащил его к палате, загнал на кровать: — И цыц тут мне!

Он сопротивлялся отчаянно, кричал, что все равно не останется здесь, маму звал.

— Цыц, я сказал! — Доктор повторил это негромко, но как-то так, что он вдруг сразу сник, притих. — А теперь слушай меня внимательно. Если будешь тут базарить, я возьму ножичек и сделаю тебе в животе красивую такую дырочку, до утра ждать не стану. Хочешь дырочку?

Ни ответить, ни даже головой мотнуть не сумел, лицо доктора смазалось, поплыло. Но все равно различил, что снова тот улыбается. И от этой его улыбки все провалилось куда-то, отвернулся к стене, притянул к подбородку колени — и черно вдруг стало. Сколько длилось это, не знал, показалось, что совсем недолго; когда вновь открыл глаза, свет в палате горел, доктора не было. Заставил себя повернуться, взглянуть на кровать у другой стенки.

Всё было тихо, простыня над стариком не шевелилась, виднелась из-под нее только глинистая кисть с немыслимо отросшими темными ногтями. Под кроватью старика увидел тапочки. Прошмыгнула мысль надеть их, но тут же содрогнулся от нее. Снова подкрался к двери, выглянул. В коридоре сидели и бродили люди в таких же, как у него, пижамах, в дальнем конце мелькнул белый халат, но терять уже было нечего. Пробежал, ухватил взглядом дверь, ведущую на лестницу, скатился вниз по ступенькам, увидел на первом этаже раскрытое окно, спрыгнул на землю — и помчался по скупо освещенной улице во всю, на какую способен, прыть. Сентябрь уже был, дождь недавно прошел, застывали, изумленно глядя на него, прохожие, кричали что-то ему вслед…

Потом была мама, схватившаяся за голову, обомлевшие тетя Поля с Мишей, его невнятные, взахлеб, слова, ноги в тазике с горячей водой…

Непостижимым было еще то, что перестал болеть живот, словно клин клином вышибло. И ни разу с той поры не давал о себе знать аппендикс. А он тогда поклясться бы мог, что никогда в жизни, что бы с ним ни случилось, не перешагнет больничный порог. И долго еще, став даже студентом медицинского института, не мог избавиться от тягостных ощущений, оказавшись в больничных стенах. Сам не ожидал, что такой чувствительный рубец оставила в нем та история. Знал бы — не поступал бы в медицинский. Моряк, страдающий морской болезнью. Одни практические занятия по анатомии чего стоили, на первом же курсе, необходимость не только касаться трупов — близко к ним подойти. Не однажды готов был бросить всё, не насиловать себя. Если бы не Оля…

* * *

С берега послышались голоса, пассажиры возвращались на катер. Шумно, толкаясь, громко окликая друг друга. Ленька открыл глаза, тряхнул головой:

— Ух ты… А ведь заснул! Укол, наверно, подействовал?

— Как ты? — спросил Воскобойников.

— Нормально вроде бы. Что это они мне вогнали, снотворное? Голова какая-то…

— Анальгин с димедролом. Может, еще немного поспишь, отдохнешь?

— Так они ж сейчас музычку свою заведут, — посмотрел Ленька на заполнявшийся катер. — Отдохнешь тут с ними, как же.

И точно подслушав его, заголосила неугомонная Пугачева про Арлекина, которому надо быть смешным для всех.

— Не сообразил я беруши или хотя бы вату в аптеке взять, — пожалел Воскобойников, — пригодилось бы сейчас. Неплохо бы нам с тобой опять наверх подняться, там не так слышно. Дойдешь?

— Запросто! — Ленька поднялся на ноги, но тут его заметно качнуло, Воскобойников успел поддержать. — Ничего, Валёк, я малым ходом.

Выбрались на верхнюю палубу, и до самого Ростова Ленька, вопреки всему, подремывал, изредка включаясь, заводя какие-нибудь недолгие, пустяшные разговоры. А Воскобойников размышлял, что делать с ним дальше. Всё сводилось к тому, что отправить сегодня Леньку домой рискованно. Нет гарантий, что такой же болевой приступ не повторится в поезде; если среди ночи — вообще облом. И одной лишь болью может не обойтись, худших вариантов немало. Ссадят на ближайшей станции, отвезут в какую-нибудь захудалую больничку, кому он там нужен? Решил подождать, понаблюдать, как станут развиваться события, соответственно и действовать. И оттого, что принял хоть какое-то решение, немного полегчало. Хватило бы только до возвращения домой сделанной Леньке инъекции.

Когда показались уже ростовские строения, глаза у Леньки совсем прояснились, виновато шмыгнул носом:

— Вот уж удружил я тебе своим приездом, ничего не скажешь. Слов никаких нет для благодарности. Что бы без тебя делал тут, это ж не каждый брат так отнесется. Мы с тобой, Валёк, вроде как саксаганские братаны.

— Думаешь, у Саксаганского были братья? — отшутился Воскобойников, чтобы не выдать, как неожиданно тронули его Ленькины слова.

— Еще какие, что ты! Все Тобилевичи!

— Почему Тобилевичи, и все? — удивился.

— Один — ноль, доктор! — впервые за долгие часы улыбнулся Ленька. — Не всему в институтах ваших учат, жизнью интересоваться надо! Хотя, что с тебя взять, ты ж с Украины к москалям совсем шпидагузом умотал! — Непонимающе заморгал: — Ты чего? Обиделся, что ли?

— Нет, показалось тебе, — тоже заулыбался Воскобойников. — Просто диву даюсь, какие в жизни совпадения бывают. Впору подумать, будто кто-то опыты ставит в нашей черепной лаборатории. Так что там с Тобилевичами?

С тем же удивлением узнал, что Панас Карпович Саксаганский, на улице имени которого жил в Киеве после войны, — псевдоним Тобилевича, а два родных его брата Тобилевичи — не менее прославленные актеры и режиссеры Садовский и Карпенко-Карый. И снова подумал о том, что не ведаешь, чего от Леньки ждать, столько в нем всего намешано. И еще о том, что как-то не полюбопытствовал, кем был тот, чьим именем назвали улицу, на которой живет в Ростове. Кажется, революционер какой-то. Или партизан? Но всё это меркло в сравнении с тем, что благополучно прибыли с Ленькой в Ростов, теперь попроще будет. Если не считать, конечно, нависавшей проблемы с его отъездом.




Комментарии — 0

Добавить комментарий



Тексты автора


Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.