ТРИ ДНЯ ЗАКОНА

(Повесть)

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Оставить комментарий

Ленька обладал удивительным даром одновременно жевать и говорить, даже сейчас, изрядно проголодавшись и опустошая свою тарелку с завидной скоростью. Однозначно понял сожаление Воскобойникова, что ничего тот не знает об оставшихся дворовых ребятах, подробно рассказывал, кто куда делся и кем стал. Завладел бутылкой, не забывал пополнять бокалы.

— А Кузя? — припомнил Воскобойников. — Кузя из того двора, в футбол здорово играл.

— Кузя! — многозначительно воздел Ленька палец. — Какой он теперь Кузя, что ты! Кузьменко Степан Степаныч, из телевизора не вылазил. Без него у нас ни перестройки никакой, ни гласности не было, депутат и все такое, что ты! Посадили его недавно, срок впаяли. Только об этом ни словечка нигде, пропал из телевизора — и все дела. Вот такая перестройка с гласностью, Валёк!

— Чего ж так? — заинтересовался Воскобойников.

— Мальчиков, паскуда, портил. Сошло бы, наверно, ему, да у одного из них папаша в органах работает, и тоже в больших чинах, как-то дознался. Если бы не в органах. Давай за это, — снова плеснул в бокалы.

Что конкретно имел в виду Ленька под словом «это», Воскобойников не постиг. Знал только, что пить ему больше не надо бы — вялым сделалось тело, началось в голове муторное кружение и сразу же пробудилась непременная спутница его, дурнота. В самый раз сейчас добраться до постели, улечься так, чтобы все эти напасти хоть немного приглушить, постараться заснуть. Но еще не растратилось засевшее в нем желание сделать для Леньки что-нибудь хорошее, добрую память по себе оставить, последний ведь вечер. Десяти еще нет — что Ленька, к тому же со своей бессонницей, будет делать один в чужой квартире? Оля, сомневаться не приходится, компанию гостю не составит, если вообще до утра не уйдет в подполье. Впрочем, во всех отношениях лучше не оставлять их наедине, полезней для всех. Как они, кстати, пообщались после его утреннего бегства? Ленька об этом даже не заикнулся. О чем это Ленька сейчас? Ну да, никак от Кузи не отвяжется, его бы, Ленькина, воля, всех этих пидоров позорных, которых столько вдруг поразвелось, до конца их дней из-за решетки не выпускал бы, а уж там с ними по-своему разберутся. Беда вот, что не у всех этих униженных пацанов папаши такие. Воскобойников был того же мнения, разве что менее кровожаден, но продлевать эту паскудную тему не хотелось. Сказал, чтобы уйти от нее:

— Ладно, пошел он, этот Кузя, говорить, что ли, больше не о чем? Получил он что заслужил — и поделом ему. Угол падения должен быть равен углу наказания, законы физики никто не отменял.

— Да не про наши это законы, — хмыкнул Ленька. — Если б давали у нас каждому по заслугам… Что ты!

— Слушай! — оживился Воскобойников, — Ты же сам Закон! Откуда у тебя фамилия такая? В жизни больше не встречал. И как ты вообще с ней живешь? Все небось в остроумии своем изощряются.

— Что ты! — замотал головой Ленька. — Проходу не дают! Кабы не отец мой, на войне убитый, может, и поменял бы, взял бы материнскую, был бы Кукушкиным. Тоже не большой подарок, но все ж таки. Я в нашем роду последний Закон, на мне и оборвется, сыновей Господь не послал. А фамилия эта, мать рассказывала, из немецкого пошла, от самого Петра Первого. Прапрадед мой какой-то фон Заккен был, ну, народ по-своему переиначил.

— Так ты, оказывается, голубых кровей, в роду у тебя фоны были, — усмехнулся Валентин Аркадьевич.

— А то по мне не видать! За это сейчас мы с тобой и выпьем, за предков наших, святое дело. Как раз емкость и прикончим.

Воскобойников тихо пожалел себя, но все-таки выпил.

— Ничего, — успокоил его Ленька, — это не последняя, у меня загашник не растратился, залакируем знатно. Что ты!

И Валентин Аркадьевич четко осознал, что надо спасаться, и чем скорей, тем лучше, станет Ленька обижаться или не станет. Как сделал это сегодня утром. Надо лишь найти удобный предлог, чтобы Ленька худого не заподозрил. Притвориться сильно опьяневшим, плохо соображающим? Если бы Оля выручила… Гость все-таки в доме…

— А о чем вы с женой моей толковали, когда я на работу умчался?

— Да так, о всякой всячине. Вот рассказывал ей, каким ты мальцом был, отчебучить мог такое…

— Например? — насторожился Воскобойников.

— Ну, например, как влетело тебе, когда шапку меняле сбагрил. Тетка твоя на дыбы встала, прятался ты от нее. Ты об этом уже сто раз успел забыть, наверно, а я вот помню, сам не знаю для чего.

— Нет, это как раз я не забыл, — медленно сказал Воскобойников. — И про шапку, и про сарай…

* * *

Дорого бы дал, чтобы забыть о той шапке. И как рыдала тетя Поля, помнил, и как она, пальцем никогда, что бы ни случилось, не тронувшая ни сына, ни, тем более, племянника, гналась за ним сначала по коридору, а затем по двору, размахивая полотенцем…

Сестры, мама и тетя Поля, были очень похожи — обе чернявые, невысокие, с прекрасными ореховыми глазами. И обе очень хорошо пели, заслушаешься. Но характеры были у них разные. Мама тоже руки никогда не распускала, но могла вспылить, отругать, обижалась долго. Тетя Поля же — олицетворение мягкости и всепрощения, всегда улыбчивая, неунывающая, хоть и досталось ей и доставалось потом не меньше, чем маме. Разве что без жилья не осталась, только одну комнату у нее отобрали, в которую вселилась Раиса Тарасовна. И не однажды избегал он маминого наказания благодаря заступничеству тети Поли…

Этот старьевщик приходил к ним во двор не часто, но каждое его появление было для детворы событием. То ли с каким—то дефектом позвоночника, то ли согбенный годами, красноносый, густо обросший белой бородой и даже с палкой-посохом, казался он заблудившимся после новогодних праздников Дедом Морозом, шубы и валенок лишь не хватало. Зато был у него подарочный мешок, пусть и содержимое мешка он не дарил, а выменивал, за что и получил свое прозвище. Чего только не было в этом мешке — глаза разбегались! Резиновые мячики и оловянные солдатики, скакалки и куклы, калейдоскопы и разноцветные воздушные шары, свистульки и даже шариковые подшипники. А еще книжки — с картинками для малышни и те, глядя на которые можно было слюной, как на базаре, изойти — «Робинзон Крузо», «Остров сокровищ», «Три мушкетера»…

Да, все эти сокровища были в большинстве не новыми, куклы тряпичные, а книжки уже читанными, но ведь и менял он их на всякое старье. И не абы как менял: хочешь заполучить подарок дороже — давай взамен вещи получше, всё по справедливости. Не сравнить же воздушные шарики с оловянными солдатиками. Редкостные подшипники, к примеру, дорого стоили, за ними все пацаны охотились, они-то более всего и привлекали Валька — можно было смастерить шикарный самокат, досточки найти не проблема. И, конечно, — книги. Те же «Три мушкетера» у него, верней, у Миши, были, но до того зачитанные, что и не все слова разобрать, несколько листов вообще пропали. А у старьевщика — без изъянов, в красивой обложке…

Он стоял посреди двора, длинно, размеренно дудел в одну из своих глиняных свистулек. И на этот хорошо всем знакомый призывный свист к нему сбегалась ребятня. Тащили всё, что сумели раздобыть, обычно — знали, что меняле нужно, — старую одежду, обувь. И с замиранием сердца ждали, во что оценит это обладатель волшебного мешка. Или — худший вариант — никак не оценит, посчитает непригодным для обмена. Изъяснялся меняла в основном жестами, кто-нибудь мог подумать, что он немой или плохо владеет речью, но Валёк слышал, как тот разговаривает. Нормально разговаривает, только очень сиплым голосом и с заметным акцентом. Докатились откуда-то слухи, будто он то ли венгр, то ли вообще турок. В последнее верилось с трудом — откуда взяться в Киеве турку. Венгру, впрочем, тоже.

Перед тем меняла долго во дворе не появлялся, думали, исчез навсегда. А Валёк давно уже припрятал для обмена штаны, которые стали совсем малы и вконец истерлись на коленях, в надежде получить за них хотя бы свистульку. Но потом и штаны куда-то подевались, пошли, кажется, на половую тряпку. И когда услышал знакомый свисток, подосадовал об этом. Посоображал, чем бы разжиться, ненужным дома, но способным привлечь менялу. Покопался в ящике под шкафом, где могло сохраниться какое-нибудь старье, которого не жалко, увидел старые Мишины туфли. Мамой, скорей всего, для него, Валька, припасенные. Повертел их в руках, убедился, что зря мама на что-то рассчитывала — с ними уже ни одному сапожнику не справиться: подошвы дырявые, каблуки скособочились. Непонятно, как Миша доносил их до такого состояния — зимой в галошах, наверное, прятал. Но не нашлось ничего другого, приходилось довольствоваться этим.




Комментарии — 0

Добавить комментарий



Тексты автора


Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.