ТРИ ДНЯ ЗАКОНА

(Повесть)

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Оставить комментарий

И тот базар возле церкви вспомнился — никакого сравнения с нынешними. Чудной базар послевоенных лет. Пестрый, галдящий, безалаберный. Что продавцы, что покупатели — выходцы словно из какого-то другого, параллельного мира. Обособленное, живущее по своим законам и понятиям людское скопище. Безногие, в вылинявших гимнастерках инвалиды на низких подшипниковых тележках, торгующие чем попало, барыжного вида мужички в неизменных плоских кепочках, продающие неведомо что, приставучие гадалки, наперсточники, крикливые селянки, зорко стерегущие свой бесценный в те голодные годы товар, картины, книги, посуда, одежда и обувь для всех времен года, приличного вида и заношенные донельзя, какие-то вовсе неясные и вроде бы не гожие для продажи вещи; шныряли ушлые мальчишки с жестяными ведрами и кружками, тоненько взывали: «Кому воды холодныи?»…

Но главное — пища. Еда. Роскошная, дразнящая, приковывавшая завороженный взгляд, заставлявшая глотать вязкие слюни. Куры — живые, ошалевшие от базарного столпотворения или безучастно отупевшие, и мертвые — туго обтянутые сероватой пупырчатой кожей, с жертвенно торчащими култышками увечных лапок; мясо, мясо, мясо — добротное говяжье, цвета запекшейся крови, розоватое свиное в толстой жирной окантовке; лоснящиеся пласты нежного сала; белейшие молоко, сметана в крынках и глечиках, рыба, домашние масло, сыры, колбасы, яйца — да разве перечислишь всю эту вкуснятину, невообразимо влекущую, до одури соблазнительную. И — от ранней весны до поздней осени — море разливанное овощей, фруктов, чего только душа, верней, утроба пожелает. А еще сласти, сласти, ребячья забава — весело раскрашенные леденцовые петушки на палочках, тающее во рту мороженое из волшебного ящика, ловко пакуемое лопаточкой между двумя хрустящими вафельными щечками. И эти скудные, считанные-пересчитанные мамины деньги, исчезающие возмутительно быстро, и укоризна в маминых глазах, когда приставал он к ней, прося купить то, купить это. И бродят между рядов женщины с беспокойными, ищущими глазами, крепко сжимая в одном кулаке тощий кошелек, а в другом — неизменную клеенчатую кошелку, торгуются до хрипоты, ругаются, стыдят, уговаривают…

— Не надо! — услышал он вдруг отчаянный детский вопль. — Не надо!

Оглянулся — и увидел шагах в двадцати от себя молодую женщину с повисшим у нее на руках голым мальчуганом лет пяти. Стоя по колено в воде, смеясь и ласково упрекая, окунала малыша, а он вырывался, неистово дрыгал ногами, орал так, словно его в ледяную прорубь погружали. И эти жалобные вопли маленького страдальца, будто нарочно подгадав, еще отчетливей всколыхнули память, только тот мальчишка на базаре был лет на восемь-десять постарше. Но выкрикивал, без конца их повторяя, те же два слова. Вспомнилось даже, что был мальчишка в замызганных штанах с заплатами на коленках и босой. И лицо его вспомнил — худое, смуглое, скуластое, и этот мученически кривящийся рот, молящий о пощаде…

— Не надо, не надо! — исступленно кричал он, корчась на земле и прикрывая руками лохматую голову. Вокруг него собралась уже толпа, теснили друг друга; одни, чтобы получше разглядеть, другие — чтобы тоже принять участие в расправе. Били наотмашь, не разбирая, били сильно, жестоко. А женщины не отставали от мужчин, и глаза, глаза — горящие праведным гневом, азартные, любопытные, безучастные, сострадающие…

— Ворюга проклятый! — надрывалась толстая тетка в мужских туфлях. — Я только руку в сумку, а он уже там, сволота! Хорошо, успела схватить паразита, не утёк!

И всё это в двух шагах от него с мамой, и этот гибельный ужас, проникший в сердце. Мамина ладонь до боли сдавила его руку:

— Забьют ведь до смерти мальчишку…

Мама нашла единственно возможный сейчас выход, чтобы спасти пацана, громко начала звать:

— Милиция, милиция!

Повезло, милиционер оказался поблизости, засвистел, растолкал всех, отогнал самых ретивых…

Еще, помнится, удивило тогда, что неудачливый воришка сумел подняться на ноги, измочаленный, весь в крови, поплелся, сопровождаемый недовольно пыхтящим милиционером. Он, Валёк, уверен был, что после таких страшных побоев даже просто уцелеть вряд ли возможно…

Он потом часто возвращался мыслями к тому самосуду на базаре. Более всего покоя не давало, как невообразимо в один миг преобразились люди — обычные, привычные, бок о бок с которыми так же обычно и привычно жилось, сколько таится в них безудержной ярости, беспощадности, хоть и можно понять лютую ненависть к любому, позарившемуся на их горбом нажитое добро. Может быть, тогда и появилось у него смутное желание стать врачом…

* * *

— Валёк! — протяжно закричал Ленька, далеко уже заплывший. — Может, передумаешь? Водичка прелесть, что ты!

Воскобойников помахал ему рукой. Ленька, очевидно, по-своему истолковал этот жест, тоже махнул:

— Ладно, плыву обратно!

Он выбрался на берег, встряхнулся по-собачьи, попрыгал сначала на одной ноге, склонив набок голову и прижав ладонь к уху, затем на другой, повторив ту же процедуру с другим ухом. Воскобойников не смог сдержать улыбки: уже и позабыл об этом привычном когда-то ритуальном вытряхивании несуществующей воды из ушей. А потом Ленька сразил его наповал: ничуть не смущаясь тем, что люди поблизости, пригнулся, быстро стянул с себя трусы, натянул брюки на мокрое голое тело, лукаво подмигнул:

— Береженого Бог бережет! У тебя расческа есть?

Жесткий седоватый бобрик Воскобойникова в расческе не нуждался, о чем и поведал он Леньке.

— Не беда, и так сойдет! — не огорчился Ленька. — Нам тут не женихаться. — Отжал трусы, скомкал их в кулаке, бодро глянул: — Ну, что, труба зовет? Погнали!

Валентин Аркадьевич представил себе выражение Олиного лица, когда ванную вместе с носками украсят эти допотопные трусы, снова улыбнулся, теперь уже не так беспечно…

Оля, открывая дверь, запаслась воздухом, готовясь высказать ему свое недоумение и возмущение, но тут же нерастраченно выпустила его, углядев рядом с мужем Леньку. Немалую, надо полагать, роль сыграла и трагически вздыбленная, спутанная Ленькина шевелюра, приобретшая, высохнув по дороге, весьма экзотический вид. Воскобойников сразу взял быка за рога, непререкаемым тоном сказал:

— Все вопросы потом. Мы голодны и вообще хотим отдохнуть. Позаботься, пожалуйста.

И что-то, наверное, было и в лице, и в голосе его такое, что она, секунду помедлив, пошла на кухню, ни словечка не произнеся. Вновь объявилась, когда они, переодевшись, — Ленька успел повозиться в ванной — сидели рядышком на диване, слушали телевизионные новости. Свой протест выказала лишь тем, что, сославшись на головную боль, закрылась в спальне — извините, ужин на столе, компанию им составить, к сожалению, не сможет.

Ленька не стал изображать скорбь по этому поводу, снова заговорщицки подмигнул, кивнул на свой походный пакет:

— По чуть-чуть, а, Валёк? Это ж сколько лет…

И Воскобойников, немного поколебавшись, решил все-таки выпить немного с Ленькой за ужином, только не бурду из пакета — хранилась у него «гостевая» бутылка армянского коньяка, пригодилась. К спиртному был равнодушен, мог, если повода не было, неделями не притрагиваться к рюмке, но, коль возникала в том необходимость, производственная чаще всего, трезвенника из себя не строил. И даже неплохо алкогольным градусам противостоял, разве что, если превышал установленную для себя норму, паршиво потом себя чувствовал. Сейчас, вообще-то, после возлияний с Иваном Ивановичем, следовало бы поостеречься, до границы этой нормы как раз дотягивал, но не отступало возникшее недавно чувство то ли какой-то вины перед Ленькой, то ли потребность чем-то порадовать его.

— По чуть-чуть, пожалуй, можно, да простит нас мстительная печень. Только теперь моя очередь угощать, есть у меня для такого случая коньячок подходящий.

Ленька и на коньяк был согласен, признался лишь, что не очень-то его жалует, но никаких проблем. Валентин Аркадьевич достал из серванта бутылку и два бокала, последовали на кухню. Там Олиными радениями поджидали их сардельки с жареной картошкой, салат из огурцов с помидорами, компот.

— Чудненько, — похвалил Ленька. — Никакого ресторана не нужно. Эх, Валёк-Валёк, нам бы такой ужин да столько лет назад, что ты!

— Это уж точно, — поддакнул Воскобойников. — Ты знаешь, твой приезд будто сдвинул что-то во мне. Потому, может, что давно уехал, всех из прошлой жизни растерял. А теперь вспоминается и вспоминается, как пленку назад прокручиваю.

— Что ты! — вздохнул Ленька. — Это ж сколько лет прошло, кошмар!

Воскобойников разлил по бокалам коньяк, тоже вздохнул:

— А давай-ка, Ленька, выпьем за тех ребят, с кем водились когда-то, которые родом из нашего детства. Ты-то многих из них повстречать можешь, а мне уж не суждено. Не знаю, как у кого жизнь сложилась, да и не имеет сейчас это значения. Пусть ни от кого из них не отвернется удача, здоровы все будут и счастливы.

— За сказанное, — впечатлился Ленька и, дернув подбородком, звякнул своим бокалом по бокалу Валька. — Умеешь ты сказать, Валёк, у меня так складно не получается, другой жизнью живу.




Комментарии — 0

Добавить комментарий



Тексты автора


Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.