ТРИ ДНЯ ЗАКОНА

* * *

С плаваньем у него действительно были проблемы. Не хотела его держать вода, как ни старался. И завидовал всем, кто с непостижимой легкостью заплывал далеко от берега, а некоторые — в голове не укладывалось — запросто лежали на спине, безмятежно раскинув руки и ноги, как на травке. Даже малышня сопливая. Вряд ли сейчас днепровский пляж выглядит, как в те годы — по Дону можно судить, порядки, верней, беспорядки по всей стране одни и те же. Но тогда городской киевский пляж был неплохо обустроенным, песок незагаженным, приезжали целыми семьями, в погожие выходные дни яблоку негде упасть. Не однажды побывал там и Валёк, но много реже, чем хотелось, и обязательно с мамой. Для мамы вообще любой водоем был настоящей страшилкой, и если бы узнала, что он тайком от нее сбежал на реку, мало бы ему не показалось.

Предыстория опять же была смешная или совсем не смешная. Для мамы, тем более после гибели папы, куда как не смешная и хорошо ему знакома. Когда было ему от роду неделя-другая всего, пришла к ним во двор цыганка. Подошла к маме, гулявшей с ним, и сказала, что ребенок ее смерть найдет в воде. Что-то было в этой цыганке такое, что мама сразу безоговорочно ей поверила. Даже, когда он подрос, взяла с него клятву, что он без нее к воде и близко не подойдет. И что удивительно, он, давно повзрослев уже и неплохо научившись плавать, тоже никогда не забывал о зловещем предсказании цыганки. Не рисковал далеко заплывать, если не было кого-нибудь рядом, способного выручить, вдруг с ним что-нибудь случится. А в те поры тоже верил, что неспроста ведь так упорно отвергает его река, что-то, значит, в этом все-таки есть. С горем пополам держаться на воде он приспособился, даже нырять и проплывать несколько метров, но с дыханием так и не справился, необходимо было стать на дно, чтобы запастись новой порцией воздуха. И всегда побаивался, что дна под ногами может не оказаться. Никому об этом не говорил, считал эту свою ущербность непростительным для пацана пороком.

Тоже началось все с футбола. Не дворового «дыр-дыр», а ответственного, чуть ли не судьбоносного матча с соседним двором, с которым были у них давние счеты. И выясняли отношения не где попало с кирпичами или портфелями вместо штанг, а в большом школьном дворе, где можно было развернуться, показать класс. Еще и со зрителями. Вальку доверяли защищать ворота, честь немалая, кто понимает, не уступавшая славе центрального нападающего. Хотя, вскоре после начала игры нападающими делались все, кроме вратарей, но тем не менее. Набрать команду в одиннадцать положенных игроков не хватало ресурсов, играли обычно пять на пять или шесть на шесть, больше ребят нужного возраста и умения редко набиралось.

Тот воскресный день выдался жарким, а матч — упорным. Удача была на стороне его двора, к тому же выиграли с разницей в целых три гола. Победа вдвойне была знаменательной, потому что предыдущий матч позорно проиграли. Особенно счастлив был он, Валёк, — это благодаря ему в пух и прах разнесли соперников. Бывают же такие дни, когда все ладится, все удается, словно ворожит кто-то, такие мячи вытаскивал — сам диву давался. И возрастало торжество оттого, что все это видели и по достоинству оценили. Даже Кузя, вожачок и бессменный капитан команды того двора, похлопал его по плечу, воздавая должное, что дорогого стоило.

После игры все, радостные, возбужденные, собрались в своем дворе, обсуждая подробности удавшейся игры. И кто-то, кажется, тот же Ленька, вытирая мокрое от пота лицо, предложил махнуть на пляж искупаться. Остальные с готовностью подхватили идею и, конечно же, не мог доблестный вратарь отколоться от команды.

Но толкотне на городском пляже предпочли они местечко поодаль, где и народу поменьше, и пристроен небольшой мостик, с которого можно понырять. Валёк только видел его раньше издалека, близко не подходил. Выяснилось к всеобщему огорчению, что стояки, поддерживавшие мостик, то ли пришли в негодность, то ли намеренно их зачем-то снесли, осталась от него только дощатая площадка, приткнувшаяся к берегу маленьким плотом. Единственный, этому тихо порадовавшийся, был Валёк — никто не узнает, что для него спрыгнуть с пусть даже невысокого, метра полтора всего над водой, моста — как в бездну сигануть. Впрочем, остальные печалились недолго, главное — дорвались до прохладной речки, бросились к ней, на бегу срывая с себя одежду. Лишь удалой вратарь не торопился. Подождал, пока все окажутся в воде, осторожно подошел к ней. И решил, что надежней всего будет не плюхаться напропалую с берега, где неизвестно какая глубина, а воспользоваться этим образовавшимся плотиком, есть за что в случае чего уцепиться.

Бухнулся с мостика — и сразу погрузился с головой, дна ногами не достал. Забарахтал руками и ногами, выталкивая себя кверху — и уперся макушкой в какое-то препятствие. Сообразил, что ткнулся в мостик, сделал несколько лихорадочных гребков — все повторилось. Рванулся в другую сторону — снова не удалось вынырнуть. Ничего не мог понять — мостик был не такой уж широкий, в досок пять всего шириной, но все попытки разминуться с ним оказывались безуспешными. Страх, сковавший в первые секунды, превратился в леденящий ужас. Грудь, горло разрывались от невозможности вдохнуть, помутилось в голове. Уже почти без всякой надежды, исходя безмолвным воплем, колошматил он по заграбаставшей его в свою гибельную ловушку воде, но знал уже, что нет ему спасения. Всю ширину реки, весь просторный, недостижимый теперь для него мир перекрыл этот разросшийся до немыслимых размеров мостик. Безумно жаль было себя, а еще больше — маму, горьким дымом заволакивалось сознание. И последняя мысль — о чем впоследствии вспоминал с изумлением — была о том, как взял он в самом углу ворот пробитый Кузей пенальти…

Первое, что увидел он, раскрыв глаза, было Ленькино лицо. Прекрасное Ленькино, человеческое лицо. Живое лицо живого мира. А над ним — на невообразимой высоте, пронзительно голубое небо с беспечно разбросанными по нему белыми пушистыми облачками.

— Оклемался? — обрадовался склонившийся над ним Ленька. — Ну, молоток! А мы тут все так за тебя перетрухали…

Рассказывал потом Ленька, как случайно увидел он Валька, прыгнувшего с мостика и не вынырнувшего. Потому обратил внимание, что появилась у него в это время неплохая идея покататься на этом удобном плотике, примеривался. Сначала подивился тому, как долго, оказывается, может Валёк пробыть под водой, затем почуял неладное, поспешил к нему…

* * *

Вернулись к машине, Воскобойников сказал мрачно курившему возле нее Гоше, что задержит его еще немного, киевский гость, друг детства, хочет символично окунуться в Дону. Перебрались по мосту на левый берег, Гоша остался на площадке возле какой-то ближней базы отдыха, они с Ленькой направились к реке. Ленька снял туфли, носки, зашагал босиком по щедро усыпанному маленькими ракушками прибрежному песку. Ежился от удовольствия, приговаривал это свое несуразное «чудненько». Валентин Аркадьевич его примеру не последовал, не разулся, занимало его больше то, как поскорей увести отсюда Леньку. А тот, подойдя к воде, быстро разделся, остался в одних черных длинных сатиновых трусах. Воскобойников заметил, что его тощие безволосые голени опутаны узловатыми щупальцами вздувшихся синеватых вен. И опять пожалел его.

Да что такое, черт возьми! — выругал себя. — Подумаешь, Гоша недоволен будет, велика важность! Другие своих водителей в хвост и в гриву гоняют, хоть до утра, если понадобится, — и ничего, в порядке вещей! Развел тут дурацкую демократию, христосика из себя строит! Не покалымит Гоша один вечер, обойдется! И с Олей надо объясниться, пусть она тоже проблему изо всего не делает! Ему, может, тоже мало радости, когда ее мама к ним приезжает, нервы ему мотает, уму-разуму учит — он же не возмущается, принимает как должное. Ну переночует Ленька у них еще одну ночь, съест лишнюю котлету, ну даже станет досаждать своей трепотней — не велика беда. Зато и Ленька без тени осадка в душе с ним расстанется, и самому после всего спаться будет спокойней. И не в том лишь дело, что Ленька спас ему когда-то жизнь. Вот таким странным, негаданным образом вернулось к нему такое же взбалмошное, непутевое детство. Может быть даже, есть в этом какой-то тайный, неведомый ему промысел. Сказал Леньке:

— Я здесь давно не был, дно, по-моему, не очень и мелковато. Захочешь поплавать — зайди подальше, там вода чище. И не торопись, несколько минут туда-сюда роли не сыграют. Я ведь просто беспокоился, что проголодался ты со своими ливерными пирожками, длинный день позади.

Ленька потрогал ступней воду, восхитился:

— Надо ж, какая тепленькая! Чудненько! А ты чего не раздеваешься? Давай со мной! Ты ж, наверное, по себе знаю, возле реки живешь, а хорошо, если пару раз в году сюда наведаешься.

— И то правда! — усмехнулся Воскобойников. — Но что-то не тянет сейчас, я на бережку побуду, подожду тебя.

Сидел на неостывшем еще песке, наблюдал, как Ленька, оступаясь на илистом дне, сначала брел, шевеля острыми лопатками, пока не скрылись под водой его исторические трусы, затем поплыл, далеко выбрасывая руки и вертя из стороны в сторону головой. Смотрел на скользящие по тихой воде лодки, баржи, пароходики, на дома, подступавшие с другого берега к Дону, желтевшие в отдалявшемся солнце, на тускло золотившиеся купола храма возле Центрального рынка, вдруг загрустил. В Киеве неподалеку от базара, где запасались они продуктами, тоже была церковь, только не сравнить с этой, маленькая. Интересно, сохранились ли они сейчас — и тот базар, и та церквушка, надо будет узнать у Леньки. Церквушка была действующей, удавалось порой увидеть, проходя мимо приоткрых дверей, частицу ее таинственной жизни: сумрачно-золотистые иконы на стене, темный изразцовый пол, бледное мерцание свечей, а нередко и бородатого священника с тяжелым крестом на груди, доносилось протяжное, заунывное пение. Прихожан было совсем мало, в основном пожилые женщины в платках. Он тогда думал, что вот умрут они — и опустеет церковь, вообще никому станет не нужна.