В ПРОЩАНЬИ И В ПРОЩЕНЬИ

(Повести и рассказы)

В АВГУСТЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРОГО, ИЛИ ЛИЦО ЕВРЕЙСКОЙ НАЦИОНАЛЬНОСТИ

Оставить комментарий

* * *

Линейный отдел милиции размещался в бревенчатом, еще дореволюционной постройки, но хорошо сохранившемся двухэтажном здании. У входа как-то по-домашнему была вкопана деревянная же скамья со спинкой, и на ней сидел Левка Розенфельд. Он был при галстуке, свежестриженый и очень возбужденный.

— Представляешь, этот ублюдок осмелился мне взятку предложить, чтоб я забрал свое заявление! Вот гад!

— Как это? Когда?

— Да вот здесь же, час назад. Перед нашей с ним очной ставкой.

— А где он сейчас?

— Там, наверху, у следователя. Тебя ведь тоже к Юшкову? Это на втором этаже. Я тебя подожду.

В двадцать девятом кабинете находились трое. Знакомый мне капитан сидел за столом под портретом железного Феликса. По другую сторону стола довольно стесненно притулился на старом венском стуле небезызвестный мне Кокошкин. На этот раз рубаха на нем была свежая, отлично отглаженная и даже украшенная галстуком. «Ишь, и этот причепурился, — подумала я и невольно глянула на свои стоптанные босоножки и слегка полинялый подол штапельного платья. — Надо было бы и мне надеть что-нибудь понаряднее, все-таки присутственное место».

Я в последние дни совершенно перестала следить за своей одеждой. Повлияли два обстоятельства: некая часть моего скудного гардероба находилась дома, и я все собиралась, да так и не собралась перевезти ее к Валеньке. Но главное — не было надо мной доброжелательного, но строгого надзора Регины Павловны. Сама очень элегантная, подтянутая, молодая в свои сорок лет, она с незначительным, но все же успехом боролась с моим небрежным отношением к одежде и вообще к собственной внешности.

Регина приступала ко мне с разных сторон: начальственной — «Дина, на обкомовские мероприятия надо надевать что-нибудь строгое, английское; кстати, это как раз ваш стиль, он вам очень к лицу и фигуре»; разжигающей самолюбие — «Вы знаете, что вчера сказал Валя (Валентин Провоторов, ее второй муж, актер, красавец и ценитель женщин; накануне они и я были в гостях у общих знакомых)? „Почему я не только никогда не видел этой очаровательной женщины, но и не слышал от тебя о ней?“» и, наконец, философической — «Вы знаете, если вас будет одевать хороший портной, вы будете одной из самых интересных особ в нашем кругу».

Несмотря на свой нулевой опыт в этой области, я могла бы возразить своей начальнице, что хороший портной плюс парикмахер да плюс визажист (нет, этого слова мы не знали) любую дурнушку превратит в красавицу — мы уже посмотрели об этом фильм «Разбитые мечты» с Жаном Маре.

Но, интуитивно понимая, что настоящая красота в ухищрениях портного не нуждается, я уже готова была согласиться, что полностью этими ухищрениями не стоит пренебрегать. Капля камень точит, и методичные усилия Потоцкой не пропали даром. Свое любимое старое штапельное платье, в котором я казалась себе такой юной и такой спортивной, я перестала носить на работу, волосы иногда накручивала на тряпочки и купила черные замшевые «лодочки» без каблуков.

Однако Регина Павловна отсутствовала уже три недели, и я сначала отказалась спать на шишках из волос и тряпок, потом, жалея красивые «лодочки», стала носить их все реже — в театр, в гости — и, наконец, выстирав с уксусом и тщательно отгладив, вернула в строй штапельное платье. Может быть, сегодня стоило найти ему замену?

* * *

Кроме Юшкова и Кокошкина в кабинете находилась женщина в милицейском мундире, с которым резко контрастировали ее выразительные формы, а главное — великолепная рыжая коса, закрученная на затылке, но как бы ежеминутно готовая развалиться и осыпать золотым дождем ее крутые плечи и румяные щеки. Она явно разделяла с Юшковым кабинет, у нее был свой стол, на котором она бурно перебирала какие-то папки, потом так же бурно вскакивала и выхватывала что-то из общего с Юшковым шкафа, потом стремительно делала записи в каких-то бумажках, потом на полминуты прекращала всякое движение, но стремительность при этом сохранялась уже в лице и фигуре, чтобы после краткой паузы потенциальная энергия, без малейшей раскачки, превратилась в кинетическую. Кстати, мне показалось, что нашей компанией женщина-милиционер интересуется безмерно.

Капитан Юшков являл ей полную противоположность. Он указал мне на свободный стул и долго, внимательно разглядывал Кокошкина и меня, упершись локтями в стол и широко расставив свои видавшие виды, хотя и начищенные сапоги. Потом достал из папки бумаги, в которых я узнала свою вокзальную писанину, и протянул ее Кокошкину, а мне подал пару листов, на которых Кокошкин довольно бездарно и безграмотно пытался представить себя ангелом без крыльев.

— Ну, что вы можете сказать по поводу показаний свидетельницы, гражданин Кокошкин?

— Мы ничего хулиганского против девушек не делали, просто хотели познакомиться. Мой товарищ в этот день экзамен сдал. Мы хотели отметить в приятной компании… Мы думали — они одни…

— Вас же не в знакомстве с девушками обвиняют, а в оскорблении гражданина Розенфельда, — прервал его Юшков. — Вы же не сказали ему: «Куда лезешь, мужик, мы первые познакомились», а сказали: «Куда лезешь, жидовская морда?»

Кокошкин заволновался еще больше.

— Но я же совсем не хотел оскорбить его, я же совсем не против евреев… Это же просто так говорится. У меня у самого есть товарищи евреи… У нас замдиректора по научной части — еврей… и вообще среди них много хороших людей…

Тут уж не вытерпела я и, будучи уверена, что среди этих сибиряков только мне пришлось наблюдать Холокост (тогда слова этого мы не знали, говорили «геноцид»), набросилась на Кокошкина:

— Ну, конечно… Много хороших людей… Подумаешь, жидовская морда! А я девчонкой в оккупации оставалась. И как раз те, кто до войны говорил «жид», потом доносили на еврейских детей, которые прятались от немцев…

Следовательша метнула в Кокошкина такой испепеляющий взгляд, как будто его руки были в крови иудейских младенцев. Он испуганно завертел головой, заморгал глазами и заверещал:

— Ну причем здесь немцы? Я ведь не фашист какой-то. Я член партии… У нас интерци… интернационализм (он споткнулся на слове, которое, видимо, готовил к этому разговору) в уставе записан… Я всегда…

Но оказалось, что на оккупированной территории побывала не только я. Капитан Юшков опять неторопливо поводил головой, останавливая взгляд на Кокошкине, и, повернувшись ко мне, резюмировал:

— Верно замечено, товарищ Алексеева. Мы в сорок четвертом вели в Белоруссии расследование по массовому уничтожению евреев. В Гомельской области их несколько тысяч свезли из окрестных местечек и расстреляли. Так вот мы сами не поверили: среди тех, кто убивал, зондеркоманда это называется, ни одного немца не было. Все наши, родимые, советские, и не только бывшие уголовники. Были и вполне благополучные люди. А вот как они оправдывались, если мы их задерживали: «Мы в карательных экспедициях против партизан не участвовали, в облавы не ходили… Мы только жидов…» А я на вскрытии этих захоронений присутствовал… — Юшков опять покрутил шеей. А его коллега шлепнула на свой стол какую-то пухлую папку с такой силой, что, если бы опустить эту папку на голову Кокошкина, от него бы мокрое место осталось.

Через полчаса нашего разговора стало понятно, что следователь Юшков относится к инциденту вполне серьезно и намерен раскручивать его до конца. Я была восхищена им безмерно. Он опровергал все мои теории о естественном антисемитизме, и я была этим счастлива. А Кокошкин, растерявший всю свою наглость, только жалко лепетал что-то в свое оправдание.

Когда очная ставка была окончена, Юшков обратился к рыжеволосой капитанше:

— Эльза Соломоновна, вы мне ручку не одолжите — повестку подписать, в своей все чернила израсходовал.

С видом карающей валькирии она протянула ему самописку, как кинжал.

В коридоре, когда мы вышли с Кокошкиным, к нам подлетела коротенькая, пухленькая, молодая, сильно напудренная женщина. Вернее, не к нам, а ко мне, хотя я ее видела впервые.

— Девушка, девушка, зачем вам это нужно? Вам же от этого никакой пользы. А у Вити на работе неприятности… А у нас двое детей. Мы можем обо всем договориться…

С ней мне не хотелось вступать в разговоры, напоминать, при каких сомнительных обстоятельствах мы познакомились с ее мужем, а тем более информировать о своем отношении к антисемитам, поэтому я пробормотала: «Это ни к чему. Вы же не хотите, чтоб я заявила, что вы обрабатываете свидетелей» — и скользнула по лестнице вниз.

Левка меня дождался, и мы направились в центр пешком.

— Ну что, — волновался Левка, — они тебя тоже уговаривали изменить показания? А меня, знаешь, еще вызывали в Центральный райком партии, объясняли, что дело не стоит и выеденного яйца, что неплохо бы мне взять назад свое заявление.

— А ты что?

— Понятно что, — с достоинством ответил Левка.

— Меня удивляет другое, — размышляла я, — почему академическое начальство этих подонков и партийные боссы — райком или даже обком — не давят на Линейный отдел милиции?

— Мм, это особый разговор. — Левку переполняла эксклюзивная информация, его любимый конек. — Во-первых, этот Кокошкин здорово приврал насчет замдиректора Института горного дела. Он у них завгаром. Но сейчас замдиректора по хозчасти в отпуске, и Кокошкин исполняет его обязанности. Так что Академия с таким мелким дерьмом, да еще антисемитским, возиться не будет. А вот парторганам эта история не к лицу, тем более — второй из ВПШ, да были подвыпившие, да к женщинам приставали. Мечтали замять. И любой райотдел милиции давно бы нагнули. Только не Линейный. Эти подчиняются Министерству путей сообщения, там у них и головная парторганизация. Вот и ведут себя независимо. Мне один знакомый милицейский чин рассказывал. Да, а ты заметила, что вторая следовательша — еврейка? Я думаю, она на этого Юшкова тоже положительно влияет.

— Ну, чем ты отличаешься от Кокошкина? Тот же национализм, только с обратным знаком! А кто на него на вокзале влиял? Конечно, этой Эльзе Соломоновне Кокошкин ненавистен. У нее, может, кто-то в оккупации погиб. Но Юшков просто следует букве закона. Хотя эмоции у него наличествуют. Кстати, те же самые, что и у тебя, хоть он и русский.

Через несколько дней я снова побывала в Линейном отделе, на этот раз на очной ставке со знатоком партийных наук, прибывшим специально по вызову к следователю из своего Искитима, куда он уехал по окончании марксистского образования. Боюсь только, что теперь его восхождение по карьерной лестнице оказывалось под угрозой.

А потом повестки перестали приходить, и я, впервые столкнувшись с милицейским расследованием, решила, что моя роль уже сыграна. Да, главное, было вообще не до того. У нас в редакции разыгрывалась настоящая драма.




Комментарии — 0

Добавить комментарий



Тексты автора


Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.