МЭТР

Раз уж упомянул эти самые органы, коснусь неприятной материи — упорных слухов, что Мэтр имел к ним самое непосредственное отношение. Слухам этим способствовала и работа Мэтра в дружине, и его таинственные исчезновения, и подозрительные знакомства (к примеру, омерзительный ПШ), и вообще вся та атмосфера загадочности, которой Мэтр так любил себя окружать. Но, с другой стороны, ведь никто из приятелей Мэтра (а среди них случались отчаянные фрондёры) не пострадал. Правда, времена были, как любила говаривать Ахматова, «сравнительно вегетарианские». Мы не верили этим слухам, но не знать о них не могли. И дружба наша была этим порядком омрачена. Полного доверия не было, и если в руки к нам попадала какая-нибудь «чернуха», Мэтру её никогда не показывали. Он это чувствовал, видимо, обижался, но лишних вопросов никогда не задавал.

Когда он тяжело заболел и, уже совсем обессиленный, целыми днями лежал дома на кушетке, я устыдился своих подозрений и, раздобыв где-то «Раковый корпус», понёс его Мэтру. (Мы ещё не знали, что у бедняги не хронический плеврит, а неоперабельный рак легкого.) Жены и дочки дома не было, и Мэтр выглядел совсем заброшенным и одиноким. Никаких шуточек и анекдотов, скорбное посеревшее лицо, остановившийся взгляд. Когда я протянул ему роман, он вздрогнул и совсем не своим, заклинающим голосом стал умолять меня не читать и не держать подобных книг. «Поверьте, вы ничего не знаете, ничего не понимаете…» — и вдруг заплакал. Мэтр и слёзы — такого я и вообразить не мог. Видимо, нервы его были предельно напряжены, скорее всего, он понимал, что обречён. И всё же этот внезапный ужас, эти слёзы! На следующий день я узнал, что он вызвал своего завкафедрой — милого и глубоко порядочного профессора АС, и взял с него слово, что тот не оставит Тамару без куска хлеба. Тамара по-прежнему была поразительно наивным, не приспособленным к жизни человеком, и тревога Мэтра о её судьбе имела реальные основания. И всё-таки разговор этот свидетельствует о том, что он знал о своём близком конце. (Кстати, АС сдержал своё слово, взял Тамару на кафедру и со временем сделал её отменным специалистом.) Между тем Мэтру становилось с каждым днём хуже. В последнюю неделю он уже точно знал, чем болен — выведал у простодушной Тамары. Умирал он буквально на наших глазах, в отделении, которым заведовал ГХ. Умирал в ужасных муках, задыхался, бредил, порывался что-то сказать. За несколько минут до смерти лицо его так чудовищно исказилось, что мы невольно отвернулись, будто подсмотрели какую-то стыдную тайну. Хотя, наверно, это была непроизвольная мимика агонии. На вскрытии выяснилось, что метастазы расползлись повсюду, проникли даже в селезёнку, что случается в медицинской практике крайне редко. Умер Мэтр всего лишь 46 лет.

Похоронили его на отдалённом — Гниловском — кладбище, на Братском уже не хоронили. Народу было очень много, некоторых я видел впервые. Неподалёку от гроба, в сторонке, рыдала незнакомая молодая женщина. Может быть, героиня его последнего романа, о котором мы кое-что подозревали. От имени друзей я написал некролог в университетскую многотиражку. Тамара приложила к ней очень хорошую фотографию Мэтра и раздала такие же его близким друзьям. Я часто смотрю на неё. Умное, доброе, лукавое лицо. Так и кажется, что сейчас Мэтр произнесёт одну из своих любимых, как всегда, не слишком пристойных шуток: «Представьте себе, что я сгибаю правую руку под прямым углом, а левую сопрягаю со сгибом локтя правой…»

К слову, недавно ГБ пытался отыскать его могилу — не удалось. Гниловское кладбище давно закрыто, а могилу, видно, просто затоптали. Увы, к стыду нашему, никто туда не ходил, не следил за ней. Что можно сказать в своё оправдание? Почти ничего. Разве только то, что память о Мэтре никак не вязалась со скорбным кладбищенским взгорком. Но, наверное, это уже то, что ВС называл «уловками разума». И всё же ламентации о недолговечности памяти человеческой тут ни при чём. Мэтра помнили все и сейчас, по истечении стольких лет, лица тех, кого я о нём расспрашивал, светлели — люди вспоминали о милых чудачествах Мэтра с теплотой и несомненной симпатией.

Тем не менее слухи о связях мэтра с тайной полицией после его смерти приумножились. Но чаще всего они исходили от его врагов, от людей, которых он чем-то обидел (а таких было немало), или тех, кто и сам был на подозрении. Незадолго до смерти Мэтр сказал мне об одном из них: «Учтите, этот человек способен на всё, понимаете, на всё абсолютно». Со временем оценка Мэтра полностью подтвердилась — в людях он разбирался отлично.

Но кто нам поможет разобраться в нём самом? Не знаю, чем закончить эти сумбурные заметки. В них доминирует несущественный вздор, историйки, анекдоты, полулегенды, острые словечки, одним словом — «Мэтр в жизни». Но в этом человеке явственно просматривалось нечто значительное, драматическое. Может быть, и слушки, ползущие по городу, были попыткой людей толпы дать какое-то общедоступное, элементарное объяснение столь неординарной и вызывающей личности. Святоши и чистоплюи называли его человеком безнравственным. Но сам он и не метил в святцы. Кстати, я давно заметил, что никто так не эксплуатирует слово «нравственность», как люди глубоко безнравственные. Частое употребление этого слова (вернее, злоупотребление им) заменяет лжеморалистам и фарисеям порядочность как таковую. Дотошные в мелочах, они легко отпускают себе куда более серьёзные прегрешения. Быть может, у меня спорное понимание нравственности, но я не знаю за Мэтром ни одного действительно безнравственного поступка. А слова… Слова могли быть и бесстыжими — острословы не слишком считаются с правилами бонтона, я не исхожу из принципа: о мёртвых или хорошо, или никак. Все мы только и делаем, что судим и осуждаем недавно умерших или давно мёртвых. Но тут дело не в осуждении. Я просто не мог не коснуться вышеупомянутой неприятной детали, хотя очень хотел бы, чтоб её не существовало. Однако она была и умолчать о ней было бы просто трусостью или попыткой нарисовать сусального Мэтра. Я ни на чём не настаиваю. Я люблю этого человека, и если слухи о нём всётаки справедливы, не разлюблю его. Тем трагичнее представляется мне его жизнь и он сам. Умирать на руках людей, которых ты предавал, — что может быть ужасней! Но хватит об этом. Шпиономания — болезнь нашего века. Я знаю, кое-кто заинтересован в тотальном недоверии друг к другу. Увы, презумпция невиновности существует у нас только на бумаге.

И всё-таки, чем же он жил, этот удивительный человек, так щедро раздаривавший себя всем и каждому? Не верится, что чисто внешняя, игровая сторона жизни могла полностью вытеснить из него жизнь внутреннюю, затаённую. МГ считает, что Мэтр был не в ладах с логикой. Возможно. Но ведь бывают прирождённые или воспитавшие себя «парадоксалисты», Они нелогичны не оттого, что не знакомы с логикой, а потому, что интереснее жить (думать, писать) вне её жёстких законов, У Льва Шестова есть книга с подзаголовком «Опыт адогматического мышления». Мэтр такой «опыт» ставил постоянно. Недаром в остротах его непременно присутствовали оксюмороны. Нельзя не отметить и того, что он сплошь и рядом «играл на понижение». Но демонстративно снижать почтенные ценности, обросшие тривиальным словоблудием, ещё не значит отрицать то, что они означают. Мэтр смеялся над друзьями, но был верен в дружбе, скабрёзничал с женщинами, но был способен на романтическую любовь, жесток и зол он был только с пройдохами и подонками. Он готов был прийти на помощь любому, даже малознакомому человеку. Недоброжелатели говорили: из протежёрства и тщеславия. Но если иногда и так, разве менее важен результат? Мне всегда казалось, что Мэтр носит шутовскую маску, скрывая свою истинную сущность, но сущность эта представлялась мне не постыдной, а какой-то беззащитно-детской, трогательной. Когда-то, уже в пору нашей дружбы, я посвятил ему немудрящий стишок, где изобразил его этаким хмельным, беззаботным силеном, молодцеватым Арлекином, который по ночам снимает надоевшую маску и обнаруживает усталое и печальное лицо страдающего Пьеро. Прочитав мой стишок, его первая жена, злоречивая КП, сказала: «Серёжа будет в восторге. Именно таким он хотел всю жизнь казаться». А я всё чаще прихожу к мысли, что именно таким он и был. Человек патологически откровенный, скрывающий сокровенного, экстраверт, прячущий интроверта. И делающий это блистательно, артистически. Да, это был человек с секретом. Но с каким? Этого нам узнать, увы, не дано…