МЭТР

В другой раз Мэтр зазвал МГ и ОТ в комнату дружины Кировского района. Особый спектакль не был предусмотрен, но Мэтру и тут повезло. Два дюжих дружинника приволокли полупьяного субъекта, писавшего неподалеку от памятника Кирову. Мэтр моментально нацепил милицейскую фуражку, уселся за стол, под портрет Хрущёва, и грозно насупился. Замечу, что, как всякий опытный остряк, свои лучшие шутки он произносил без тени улыбки и почти безынтонационным голосом. «Фамилия — имя — отчество — пол — возраст — место работы?» — бесстрастно спросил Мэтр, но в скороговорке этой задержанный учуял что-то опасное. «Да Сысоев я, Трофим Петрович, мужского пола, двадцать второго года рождения, полотёр…» — пробормотал он, заикаясь от страха. В голосе Мэтра зазвенел металл: «Итак, гражданин Сысоев, вас застали за осквернением памятника великому борцу за дело пролетариата Сергею Мироновичу Кирову!» — «Так ведь приспичило, гражданин начальник, и потом я ж не на памятник, я рядом…» — выкручивался несчастный полотёр. «Молчать! — вдруг заорал Мэтр гестаповским голосом. — Советский полотёр! Это звучит гордо! Ведь он натирает полы, по которым ходят советские люди! Вы опозорили это высокое звание! И вам придётся переменить специальность. Да-да, не возражайте. Будь вы, допустим, английским полотёром, вы могли бы преспокойно выйти на Пиккадилли-стрит и помочиться на памятник Уинстону Черчиллю. Заклятый враг советской власти, фултонский поджигатель войны вполне это заслужил. Но когда советский полотёр обсыкает монумент пламенному трибуну революции — это уже слишком! Вы, конечно, член партии?». «Нет, брат у меня партейный», — желая поднять свои акции, говорит полотёр. «Всё! — прогромыхал Мэтр. — Отныне он уже не состоит в рядах КПСС. Партия такого не прощает! А пока мы вас отпускаем. Временно». Полотёр сокрушённо поплёлся к дверям.

В дружине Мэтр работал, по-моему, со дня её основания, и работал не за страх, а за совесть. Однажды, ещё до нашей дружбы, я сам видел, как он нёсся во весь опор от рыбного магазина по Семашко за каким-то рослым карманником, следом трусили два милиционера. Мэтр настиг воришку только возле Пушкинской, скрутил его, дождался явно недовольных мильтонов и сдал правонарушителя с рук на руки. Милиции он вообще, по свидетельству МВ, порядочно досаждал, требуя каких-то уголовных расследований, каких-то экстренных мер. В любые кабинеты, в том числе и в кабинет знаменитого майора Сергеева, входил безбоязненно. В троллейбусах и трамваях он виртуозно вылавливал «щипачей», которых определял мгновенно, а возможно, просто знал уже всех в лицо. Имел он, естественно, служебный проездной билет и, если заходил в транспорт с кем-нибудь из знакомых, официальным тоном говорил кондукторше: «Этот со мной», — делая вид, что сопровождает задержанного. Пассажиры с отвращением глядели на «преступника. Кстати, в этой роли не раз оказывался и я. Карманы Мэтра всегда были набиты фотографиями рецидивистов и проституток. Ради хохмы он примешал к ним любительскую фотографию многотерпеливого Митрича, где тот был запечатлён с оголёнными плечами, прикрытыми лисьим боа. Держа карточки веером, он показывал их кому угодно, многие Митрича узнавали. «Ишь ты, под женщину работает! А кто это такой?». «Известный домушник и медвежатник», — отвечал Мэтр. «Да я его вроде вчера на Энгельса видел». — «В следующий раз постарайтесь непременно задержать!» Одно время бедняга Митрич боялся выйти из дому. Ночами Мэтр сидел в каких-то засадах. ВС видел, как в Театральном парке Мэтр бросился в одиночку наперерез пьяному громиле, размахивавшему финкой, ловко вывернул ему руку и препроводил в милицию.

Но были вещи, которых он втайне побаивался. Например, ездить на мотороллере. До сих пор вижу его скособоченную паническую спину, когда ГХ посадил его за собой на мотороллер, уговорив куда-то отвезти. По дороге Мэтр умолял ГХ не гнать, соблюдать правила и вообще откровенно трусил. Опасался он и воды, лодки, плавать, кажется, не умел. Но всё это, конечно, мелочи, рядом с его бесстрашием, которым он, замечу, никогда не бахвалился. Однажды его основательно избили какие-то хулиганы — видимо из мести. Неделю он отлёживался дома, весь в чудовищных кровоподтёках и ссадинах.

Физически он был очень силён. Помню, как мы по очереди боролись с ним на пляже. Даже такой богатырь, как ВС, не мог его одолеть. Мэтр знал всяческие захваты, подножки и суплесы, так как в юности всерьёз увлекался французской борьбой. Случалось, в те времена выступал он и в цирке. Его рассказы о борцах-цирковиках тоже бывали преуморительными. Вот один из них. «Как-то раз в афишах объявили, что будет выступать негр, а он не приехал. Тогда меня выкрасили под негра и вытолкнули на ковер. По ходу схватки стал я безбожно потеть, чёрная краска бежала с меня ручьями. Зрители засвистели: „Обман! На мыло!“ Но тут вышел наш распорядитель, человек с претензией на полуинтеллигентность, и сказал: „Граждане зрители, все вы, конечно, читали великого Дарвина. Так вот, согласно Дарвину, всякое животное раз в году линяет. А негр — разве не человек!“ И все моментально успокоились». Мне говорили, что борцом он был способным, и если бы во время одной из схваток ему не сломали ребро и не повредили позвоночник (отсюда его кривобокость), он мог бы стать борцом первоклассным. Многих знаменитых борцов он знал лично. С Шатворяном, Сташкевичем, Николаевым, Каламкаряном, Гамбаровым был в дружбе. Помню, как он затянул меня на матч с румынами. Когда какой-то румынский борец стал одолевать чемпиона мира Гургена Шатворяна, Мэтр вертелся, подпрыгивал и вскрикивал, как ребёнок. А в самую критическую для Шатворяна минуту истошно закричал: «Жора, не ложись!» И случилось чудо: уже лежащий одной лопаткой на ковре Шатворян как-то извернулся и через мгновение уложил своего соперника. Фотографии великих борцов прошлого: Поддубного, Заикина, Луриха и прочих — а также мировых, европейских, союзных и олимпийских чемпионов наших дней украшали его массивный альбом. На многих были надписи — нежные и безграмотные. Знаком он был, конечно, и с цирковыми знаменитостями тех лет — Яном Цыганом, Мортаном Сорелло… Анекдотических историй о них знал он великое множество. Особенно он любил рассказывать о «бессменном чемпионе Одессы» Алике Сорелло, совершенном кретине. Во время схватки тот обычно имитировал непроизвольное испускание газов, а его всегдашний соперник «чемпион Тихоокеанского флота» Николай Федоринов брезгливо зажимал нос. Непритязательная публика помирала со смеху. Это с Сорелло будто бы произошла известная история: после очередного медосмотра он вышел из кабинета, раздуваясь от гордости: «Ребята, а меня доктор дегенералом назвал. Типичный, говорит, дегенерал!»

В музыке Мэтр не понимал ни уха ни рыла. Как-то к нему пришёл благоговевший перед ним скрипач РК и предложил сыграть всё, что Мэтр захочет. Мэтр попал в безвыходное положение — ни одной скрипичной пьесы назвать он не мог. Пришлось сказать: «Такому большому музыканту музыку не заказывают. Сыграйте то, что хотите». — «Тогда я сыграю вам Рихарда Штрауса, догадываюсь, что это ваш любимец». Мэтр изобразил полный восторг и. вытерпел невыносимую для его слуха скрипичную сонату. Но одно время, встречаясь с меломанкой ЛВ, повадился он ходить в филармонию. Зачем он подвергал себя этой пытке, не знаю. При первых же аккордах глаза его невольно смыкались, но он тут же вздрагивал, судорожно вцеплялся в ручки кресла, дико таращился, чтобы через мгновение уснуть снова. Слуха у него не было совершенно. Но напевать (нарочито противным голосом) он любил. К примеру, такое: «Почему же, почему вьются кудри у блядей? Почему они не вьются у порядочных людей? Потому что у блядей много денег на бигуди, а порядочные люди тратят деньги на блядей». Или принимался маршировать по комнате и петь на мотив «Интернационала»: «Добьёмся мы удовлетворенья своею собственной рукой…» При этом он изображал рукоблудие. Онанов грех тоже был одной из его излюбленных тем. Многие свои фацетии он начинал так: «Ну, это было ещё в незапамятные времена, в Древней Ассиро-Вавилонии, при царе Мастурбанипале Шестнадцатом…»

В стихах, как мне долго казалось, Мэтр тоже не понимал ничего, да и не знал их, не считая упомянутой азбуки и виршеобразных присловий типа «Мой закадычным друг Эраст был прирожденный… пессимист», или «На виноградниках шабли пажи маркизу угощали, ей мадригалы посвящали, а после всё-таки е… и», или «Под пирамидою Хеопса огромный бык с коровой… пасся. И открывался чудный вид на них с вершины пирамид». Любил он декламировать и стишок о Горации: «В тени густых акаций на берегу морском, сидит старик Гораций и чистит член песком». Но однажды Мэтр прочёл при мне наизусть без запинки блоковскую «Осеннюю любовь» («Когда в листве сырой и ржавой…»), прочёл довольно скверно, подвывая, но с волнением, чем-то эти стихи были ему близки. На минуту я увидел прежнего, не известного мне Мэтра — Мэтра из «другой жизни». Как окошко приотворилось. Понемногу выяснилось, что и вообще русскую поэзию начала века он знал очень неплохо — и Белого, и Ходасевича, и Кузмина, и даже Виктора Гофмана. Последнего, кстати, он мне подарил — «вам нужнее». Как-то привёл он ко мне симпатичного очкарика СЧ, студента первого или второго курса филфака. Тот писал стихи и собирался заняться русским акмеизмом, в частности Гумилёвым. Пишу об этом потому, что дружу до сих пор с СЧ, теперь известным критиком — Мэтр, по-видимому, его «вычислил», потому и привёл. Ведь, как правило, он со своими многочисленными знакомыми нас не знакомил.

Пил Мэтр по-страшному. Но не любил, когда об этом судачили. «Представляете, К. — какая стерва! — распускает слухи, будто я выпиваю». А выпивал он так. Однажды при мне он поспорил с борцом-азербайджанцем, что выпьет одним глотком пол-литра водки. И тут же, в подворотне, как-то по-особенному раскрутил поллитровку и единым махом — похоже, что и одним глотком — опорожнил её. Поил он кого угодно, и весь его небольшой заработок уходил на выпивку. Правда, и его поили с превеликой охотой. Вспоминаю, как мы однажды отправились с Мэтром в «Деловой двор», имея рублей шесть на двоих. Я артачился: «Зачем в ресторан? Ну что мы на эту малость закажем? Пару котлет и компот?». «Не волнуйтесь, мы отменно поужинаем и на славу выпьем», — успокаивал меня Мэтр. Едва мы появились в зале, чуть ли не со всех столиков последовали приветствия и приглашения. Мэтр не успевал здороваться, но все приглашения отклонил — сели мы за отдельный столик. Мэтр стал важно просматривать меню. Не прошло и минуты, как к нам перебралась изрядно захмелевшая пара — тот самый университетский парторг, который ещё недавно пытался изобличить Мэтра в алкоголизме, и преподаватель истории КПСС — тупейший и добродушнейший ДМ. (Мэтр ему однажды сказал: «Прости меня, я думал, что ты глуп. Я ошибся — ты ещё глупее».) Не помню в точности, о чем шёл разговор, помню только, что ДМ что-то нёс о своей любви к античности и называл при этом Апулея Ополуем. Мэтр, натурально, глумился над ним, но как бы в полсилы. «Что бы ещё заказать?» — непрерывно твердил ДМ, недавно защитивший кандидатскую диссертацию («О заправке тракторов в Мартыновском районе Ростовской области в период с пятого июня по пятое июля тысяча девятьсот тридцать четвёртого года» — так её называл Мэтр). ДМ откровенно кайфовал и упивался своим триумфом. «Что бы ещё заказать? Ну, чего бы вы хотели ребята?». «В это время дня в предместье Сен-Жермен-де-Прэ к столу непременно подают омаров и лангустов», — как бы вскользь обронил Мэтр. ДМ незамедлительно вызвал официантку и потребовал восемь порций «ламбустов» и две бутылки коньяка. Та вопросительно взглянула на Мэтра. «Против коньяка принципиальных возражений нет, а «ламбустов» сегодня не надо, принесите лучше «жаркое по-ширяевски». И официантка с немыслимой быстротой принесла гигантское блюдо с жареным мясом. Пока окончательно захмелевший ДМ о чем-то витийствовал, мы не без труда умяли жаркое и наперегонки с парторгом выдули коньяк. Потом Мэтр стал демонстративно рыться в карманах, но ДМ остановил его широким жестом. По счёту заплатил он. ОТ вспоминает такой диалог. Кто-то из борцов: «Серёжа, пойдём выпьем». Мэтр: «Водки?». Борец: «Водки». Мэтр: «С утра?». Борец: «А чего ждать-то?». Мэтр: «Натощак?». Борец: «Ну да». Мэтр: «С удовольствием!»