МЭТР

Прошло более тридцати лет после смерти Сергея Фёдоровича Ширяева, которого мы, друзья его, полувшутку-полувсерьёз называли Мэтром. Многие ушедшие из жизни позже него стёрлись из памяти, а Мэтр остался. И неудивительно. Это был бесконечно оригинальный человек, необычайно яркая артистическая фигура. Его знали очень многие, но мнения о нём всегда были противоречивыми, часто полярными. Великий эрудит — напыщенный шарлатан, редкий остроумец — хулиганствующий матершинник, умница — шизофреник, бессребреник — лихоимец, стыдливый романтик — законченный циник, личность трагическая — профессиональный лицедей; наконец, человек глубоко порядочный — ловко маскирующийся сексот.

Написать эти «мемории» меня давно уже подмывал МГ, но непосредственным толчком послужили заметки о Мэтре, обнаруженные в архиве покойного МК. Меня они не удовлетворили — МК плохо знал Мэтра и часто пересказывает других. Я знал его куда лучше, и всё же не могу поручиться за документальную точность своего повествования. Но ни одна ситуация мною не сочинена, а характер мэтровского юмора, надеюсь, сохранен. Не скрою, отбор материала нередко диктовался уже «каноническим» образом Мэтра, Мэтра, так сказать, легендарного — колоритного чудака и острослова, одной из самых примечательных фигур Ростова 50-х — 60-х годов. То, что я напишу о Мэтре, ни в коей мере не будет психологическим этюдом. Я просто запишу то, что всплывёт в памяти, и то, о чём мне напомнят друзья, запишу без всяких литературных претензий. Тем более что полное понимание этой своеобычной личности не пришло и теперь. Это был человек-оркестр, и партия каждого инструмента была столь неожиданна и прихотлива, что целое почти не поддается фиксации.

Заранее прошу прощения за некоторое количество непечатных словечек Мэтра — это как раз тот случай, когда «из песни слова не выкинешь».

Когда я поступил на романо-германское отделение филфака РГУ, Мэтр уже несколько лет преподавал там латынь. Было ему в те далёкие времена лет двадцать пять, не больше, но нам, юнцам, он казался человеком пожилым. Невысокого роста, широкоплечий, короткая «бычья» шея, косо посаженная полуплешивая голова. Глаза маленькие, голубовато-стального цвета, как бы сонные и в то же время пронзительно зоркие. Лицо какое-то застывшее, нерасчленённое, но способное на уморительные гримасы. Привычка постоянно потряхивать левой рукой, прищелкивая фалангами пальцев. Одежда почти нищенская: летом застиранная футболка, ветхие парусиновые штаны, едва доходящие до щиколоток, сбитые, всегда запылённые коричневые сандалеты, в межсезонье — потёртый серый пиджак и те же парусиновые брюки, зимой — заношенное долгополое пальтецо и серая шляпа, нахлобученная чуть ли не до переносицы. Когда ему указывали на непорядок в одежде (обычно на расстегнутую ширинку), он пренебрежительно отмахивался: «Пускай себе! Я не франт».

Его манера преподавания отличалась комическим доктринёрством. Повадки в аудитории были деспотические, метод опроса — глумливый. «ВЦ, — обращается он к туповатой зубрилке, — веник, стоящий в углу этой аудитории, гораздо лучше знает латинский язык, чем вы. Первого курса вы наверняка не закончите — этому воспрепятствую не только я, но и оскорблённые вашим невежеством священные тени Квинта Горация Флакка и Публия Вергилия Марона. Советую вам, пока не поздно, поступить в рыбный техникум или на курсы кройки и шитья. Там вам не понадобятся ни «аккузативус кум инфинитиво», ни «аблятивус абсолютус». Иногда на помощь совсем сбитой с панталыку ВЦ он вызывает не менее глупую ГЧ и при этом обычно говорит: «Ум — хорошо, а полтора — лучше». Или поднимает с места дебильного переростка ВИ: «Как будет по-латыни «луна»? — «Луна», — отвечает с натугой ВИ. — «А дом?» — «Домус», — отвечает ВИ, истекая потом. «Прекрасно! Блестяще! — восхищается Мэтр. — Видите, как русский язык повлиял на латинский!»

В каждой группе выбирает он козла отпущения и донимает его с убийственной методичностью. Но не оставляет без внимания и всех прочих. «А знаете ли вы самый неправильный латинский глагол?». Аудитория безмолвствует. «Мандо — пэпизди — кляптум — хуэрэ!» (он мастерски имитирует реально существующие формы неправильных глаголов). С наигранной строгостью поправляет он какую-нибудь разнесчастную студенточку: «Не гуйус», а «хуйус», не «гуик», а «хуик»! Указательные местоимения вообще были его любимым разделом. Объясняя герундий, он напыщенно вещает: «Герундий — это отглагольное существительное, сохраняющее всю динамичность глагола, от которого оно образовано. Например, «Искусство любви» Овидия Назона — «Арс аманди!» И он делает непристойное телодвижение, пародирующее соитие, или изображает более чем откровенным жестом ласкание потаенных женских прелестей.

Однажды, когда студент КА обвинил его в необъективности и потребовал экзамена «при открытых дверях», Мэтр радостно вскричал: «Я охотно распахну не только двери, но и окна, чтобы случайные прохожие и ваши многочисленные родственники, которых вы, несомненно, позовёте, убедились вместе со мной, во что вы превратили „латинитас ауреа“ — золотую латынь времен императора Августа и благородного Мецената». Самое забавное, что через несколько дней Мэтр поставил ему оценку вообще без экзамена, — по просьбе как раз одного из родичей предприимчивого КА. КА явился с зачёткой к Мэтру домой. Там шла грандиозная попойка — хозяин веселился в компании дюжины собутыльников, профессиональных борцов, все были до трусов раздеты. «Что же вы мне сразу не сказали, чей вы племянник?» — воскликнул Мэтр и тут же, примостившись на чьей-то могучей мохнатой спине, заполнил зачётку. Другому студенту — ЮГ, он пообещал пятёрку, если тот выучит наизусть любое латинское стихотворение. Сам Мэтр, по-моему, знал только два — застольную песню вагантов «Миги эст пропозит ин табэрна мори» («Мне суждено помереть в кабаке») и Горациеву оду «К Мельпомене». Её-то ЮГ и зазубрил. Но, продекламировав оду, он обнаружил, что забыл дома зачётку. Попросил Мэтра подождать. Но тот торопился: как выяснилось, в парную. Там и назначил он свидание ЮГ. Мэтр вышел к нему с берёзовой метёлкой в руке, задрапированный в простыню, как римский патриций, и тут же вписал в зачётку обещанное «отлично».

Я возненавидел Мэтра с первого взгляда. Писал на него гневные сатиры, одна из них заканчивалась патетически: «Последний день Ширяева Сергея для счастья мира будет первым днём». Кто-то незамедлительно сатиру мою Мэтру передал, но тот, к моему удивлению, мстить не стал и даже был как будто доволен. Вскоре группу нашу разделили, я перешёл к добродушному сонливому старцу Липилину, а мой закадычный друг ОТ остался у Мэтра. Я тут же накропал ехидные вирши: «Как ныне собрался Ширяев Сергей…». В них изувер-учитель благодарит за верность холуя-ученика: «Тебе, о дисципулюс, шубу с плеча я дам, не жалея немало. И крупная капля из глаз палача на нос негодяя упала. И старый мерзавец кровавой рукой погладил иуду по шее крутой». Эта пиитическая инвектива тут же стала известна Мэтру. Но единственной его реакцией была возмущённая реплика: «Как? Этот профан даже не знает, что в „вокативус“, звательном падеже, надо писать „дисципуле“?» Вообще Мэтр любил, чтобы о нём говорили, а тут ещё — в каких-никаких — стихах!

Так или иначе, а через несколько лет, когда я волею обстоятельств вынужден был и сам стать латинистом, он без всяких просьб с моей стороны написал уникальную характеристику: «ЛГ знает классическую латынь с отроческого возраста. Ещё до поступления в госуниверситет он проштудировал тексты Тацита, Тита Ливия, Саллюстия, Корнелия Непота и Цицерона. Впоследствии самостоятельно изучил древнегреческий язык и прочитал в оригинале Гомера, Геродота, Менандра и Плутарха. Обучаясь в университете, он написал под моим руководством ценную работу „Оксюморон у Архилоха и Сафо“. Профессора-классики Радциг, Варнеке, Тронский и Ярхо высоко оценили этот труд…» И далее в том же духе. Эта аттестация сразила наповал дураковатого директора 49-й мужской средней школы, где почему-то ввели в виде эксперимента латынь. Боязливо косясь на столь солидного специалиста, он тут же зачислил меня в штат. А через год я перешёл в мединститут, к чему Мэтр тоже руку приложил. Мы сблизились на долгие годы, хотя так и остались, несмотря на наши многочисленные брудершафты, на «вы».

Тут-то и возникает настоящая трудность. Куда проще писать о человеке стороннем, малознакомом, чем о приятеле, с которым провёл столько времени, тем более что Мэтра давно нет на свете и он — столь быстрый на язык — бессилен что-либо возразить. И всё же попытаюсь продолжить, хоть как-то систематизируя, свои заметки.

Ещё во времена моего студенчества был у Мэтра тщательно скрываемый, но всем известный роман с ИБ, молоденькой преподавательницей английского языка. До этого Мэтр был женат на бойкой и злоязычной КП. Говорят, он взял её кроткой и молчаливой скромницей, но она быстро переняла его стиль поведения и стала своего супруга третировать и непрерывно одёргивать при посторонних: «Серёжа, ну что ты мелешь! Ведь всё было совсем не так». А возражений Мэтр не терпел. Брак оказался недолговечным. Что до ИБ, то она была весьма интеллигентной барышней, очень сдержанной, даже замкнутой. (Позже выяснилось, что ей было что скрывать — отца, погибшего в сталинских концлагерях.) При всей своей говорливости, Мэтр в разговорах никогда о ней не упоминал. И когда я однажды сказал об ИБ что-то совсем нейтральное, он свирепо зарычал: «Я запрещаю вам упоминать это имя! — и, задохнувшись от гнева, добавил: — Даже мысленно!» Потом они расстались, но говорить о ней всё-таки было строжайше запрещено. По всем признакам Мэтр занялся поисками новой подруги. Замечу, что, несмотря на свою некрасивость, женщинам он нравился.

Были у него романы и с гризетками-лоретками. Интрижки эти он тоже не афишировал, но рано или поздно мы обо всём узнавали, во всяком случае об его остротах. Вот несколько образцов. Девица (жеманясь): «Нет, Сергей Фёдорович, ни за что. Я отдамся только по любви. А вас я только уважаю». Мэтр (ядовито): «Да-да, конечно. Ваш благоуханный цветок сорвёт только принц крови, но пока что его поливает весь город». Другая (на рассуждения Мэтра о Захер-Мазохе): «Сергей Фёдорович, а кто такой Мазох?» Мэтр (язвительно): «Что такое захер вы уяснили давно, теперь вас заинтересовал Мазох?» Третья (застав Мэтра больным, с температурой): «Серёжа, но ты же болен. Давай-ка я сделаю тебе уколы». Мэтр (мрачно): «Что ж, сделай». Девица: «А шприц у тебя есть?» Мэтр: «Нет». Девица: «А пенициллин у тебя есть?» Мэтр: «Нет». Девица: «А йод у тебя есть?» Мэтр: «Нет». Девица: «Так что же у тебя есть?» Мэтр (злобно): «Жопа у меня есть!» Мэтр (ведёт девицу к себе): «Подожди меня с минутку, я зайду в аптеку — куплю что-нибудь к чаю».