ЛЯГУ В ДВА, А ВСТАНУ В ТРИ…

Где бы я ни был — в гостях ли, в кино, на реке,
Слышу, как ключ по-во-ра-чи-ва-ет-ся в замке.
Или на службе — с указкой и мелом в руке,
Слышу, как ключ по-во-ра-чи-ва-ет-ся в замке.
Как под землею упорно работает крот,
Делает ключ осторожно двойной поворот,
И — не дыша, не шумя, не следя, не пыля —
В комнату входит поджарая бритая тля.
Нет, он не вор — никогда ничего не крадет,
Он к секретеру спортивной походкой идет,
Став на карачки, а после привстав на носки,
Взгляд запускает в какие-то черновики,
В письма друзей, в фотографии неких наяд,
Смотрит на книги, фиксируя, там ли стоят.
Штирлиц занюханный, членистоногая тварь.
Если чего не поймет, открывает словарь.
Глянет в один, не найдет — открывает другой,
Благо, мои словари у него под рукой.
Что же он алчет найти — пистолет, героин?
Нет, он следит за малейшим движеньем моим.
Каждый клочок поднимает и смотрит на свет.
Он стихолюб и, наверное, втайне поэт.
Что-то плюсует, о чем-то невнятно твердит
И напоследок выносит какой-то вердикт.
Что ему надо, каналье — листовок, сатир?
И для чего он суется в чулан и сортир?
И почему изучает пятно на полу?
Кто приохотил подонка к его ремеслу?
…И разлюбил я свое родовое жилье,
Где все мое — опоганено и не мое,
Где надзирает буфет и взирает плафон,
Где, распластавшись, как жаба, следит телефон,
Где уловляет малейшие скрипы диван,
Каждая щель расползается, как котлован.
Метр за метром, а ныне уже до конца
Дом мой — улика, а то и свидетель истца.
Лары с пенатами — экая ветхая блажь!
Если подумаешь, сам добровольно отдашь.
Дом — потаскуха, давно потерявшая честь…
Господи, даждь мне приюта какого ни есть!