НЕРАЙСКИЙ САД

(Стихи)

ОН

* * *

А дом стоял на берегу залива…
И сто ветров паслись на перекрестке.
И сто веков в распахнутые окна
смотрели дети.
По ступеням стертым бродили кошки.
И росли в саду настурции.
И хлопотали пчелы.
И я здесь жил
в дому большом и полном
загадками.
Но был я местом полым.
Меня не замечали.
У окошка часто,
прислонив лицо к стеклу,
смотрел
во тьму глубокую
и думал.
Я здесь в гостях.
Я незаметный,
ровный,
как флейта, гладкий.
И в моем боку
семь дырочек.
Но петь я не могу.
Мне ветер
насвистел сто лет назад
мелодию.
И я ее запомнил.
И стал с тех пор
начетчик и законник —
все в доме расставляю по местам.
За всем слежу.
Служу ему, служу.
Но я чужой тому,
что мне дороже…
… На берегу залива дом стоит.
И ставни хлопают.
Я жду подругу в гости.
И время медленно течет — неотвратимо.
И сто веков она проходит мимо,
сестра моя.
Она проходит мимо.

* * *

Все то,
что я не пожелал врагу,
себе оставил.
Больше не могу
держать в руках
горячие уголья.
Все стало болью.
Солью всех морей
накормлен я,
как в сон,
меня отпей
и станешь солью.
Ты теплая.
Ты радуешься всем
и руки мне навстречу
отворяешь.
Ты знаешь всех
и ничего не знаешь.
За что ты мне такая
и зачем?
Снег разорвал,
разбил твои черты.
Ты громкая
почти до немоты.
Ты робкая до крика.
Ты такая…
И я тебя, как острый нож,
толкаю
себе под ребра…

* * *

Мое ребро,
что отдал для тебя,
фантомной болью
ноет, ноет, ноет…
Ковчегом Ноя
выжила земля.
А мной она
обвенчана с бедою.
А мной она оставлена
на суд
Его,
отравлена…
Я битый.
Я изгнанный из рая,
первобытный.
Я ветхий, вечный,
без ребра Адам.

* * *

Дух выдуло…
И выросла душа —
кривое деревце,
болезненно качаясь
за землю выпуклую,
за людей цепляясь,
надумало расцвесть
и дать плоды.
Беды бы не было.
Но ты мои труды
заметила.
И радовалась чуду.
И яблоко сорвала.
«Буду, буду, —
сказала, — съем».
Качаются сады
из душ отравленных,
пустых на дух,
цветущих.
И Дева спит,
как Ева, в райских кущах,
отдавшись мне
цветет.
А я руками зажимаю рот,
чтоб вопль не вырвался
голодный и просящий:
Дух мне верни!
Я пуст.
Я отводящий
умерших в ад.
Рожденных на костер.
Но ты молчишь.
ты ждешь
лукаво.
Ты хитер.
Ты терт.
Ты мне не веришь.
Ты расплату
готовишь мне.
И снова — брат на брата…

* * *

Бескрылая,
тебя я не люблю.
и не хочу грешить
и жить с тобою.
Вот так сопротивляются разбою…
Но год прошел,
истратился,
прожит.
Бежит.
течет
податливое время.
Бескрылая,
ты — камень.
выступ,
бремя.
Ты клином
врезалась
в нагую жизнь мою.
Но год прошел
и я тебя люблю.
И наш ребенок,
как птенец курлычет,
ладошкой ловит
солнце на стене.
Вот так
сопротивляются волне,
когда она тебя
в прибрежный камень тычет.
Я долго наблюдаю за тобой,
как ты по комнатам
проходишь,
как по залам
музея.
И однажды ты сказала:
«Я полечу.
Гнездо мое прикрой
своим крылом.
А я — на небо, в тучи.
Бескрылой
стало быть
легко и скучно.
Прощай, любимый,
пригляди за сыном.
Пройдут века
и я вернусь домой».
Крылатая,
ведь я тебя люблю.
И это грех — не быть,
не жить с тобою.
Но год прошел
и я посуду мою,
и за гнездом слежу,
и сын растет,
и в небо смотрит часто.
А я один по комнатам брожу,
покинутый,
бескрылый,
злой,
несчастный…

* * *

Я век прожил
в дешевом затрапезе.
Я век прожег
и пепел отряхнул.
Я век тебя любил.
Не хватит скул,
чтоб улыбнуться.
Кровью на железе,
чтоб расписаться
не хватает вен.
Я век тебя любил.
А ты взамен?
Ты на бумагу вылила чернила.
Ты не любила.
Ты меня чертила.
Чернила своей детской белизной.
Я век прожил,
прожег.
И он не мой.
Немой мой век.
Я больше не хочу слова произносить,
они в висок стучатся…
Расстрельная статья
слова произносить,
словами объясняться.
Я век тебя любил
и пепел отряхнул…

* * *

Держу удар.
А за спиной —
ворота:
все, что люблю.
Звериным, злым,
животным
болею страхом
за любовь мою.
Держу удар…
Согнувшись пополам,
хочу прикрыть дрожащими руками
живот открытый.
Колкий, острый
камень
попал в сапог
и режет как на зло.
Держу удар.
Мне очень повезло,
что устоять могу
на четвереньках…
Твой голосок
за стенкою
протренькал.
Бегу, моя хорошая, бегу…

* * *

Я стал стареть.
И тяжело терять.
Я поседел.
И высидел разлуку.
И ты извне протягиваешь руку,
из «нет».
И мне руки не взять.
Я горе выпил
горькое —
люблю.
Я в горе выпал,
выплеснулся, выплыл.
И ты теперь,
как фехтовальщик,
выпад
готовишь в сторону мою.
Мой высох сад.
Как адресат,
я выбыл.
Любимая, тебя я не люблю.

* * *

Снег падал осадками сахарной пудры.
Останками песни древесной лежала под снегом труха.
По белому снегу в потертых штиблетах греха
бредет, спотыкается мудрый.

О, утро, веселое утро!
Стихарь.
Не тот, по которому тянут натужно молитву,
стихиями туго набитый,
небритый, испитый —
ни нотки, ни водки — глухарь.

Бродяга стучится под дверью:
пустите под крышу.
И эхо тугое: я слышу, я слышу.
Неслышно откроется дверь.
Входи, только в доме
лишь ты, да хозяйские мыши.
такая, браток, канитель.

В котомке горелая спичка.
И стены пустые,
бумаги же нет ни клочка.
Журавль с синицей валяют в углу дурачка.
И тени кривые устало застыли
улыбкой от уха до уха.
Обугленной спичкой по мелу рисую строку:
«глаза открываю, лежу с черной дыркой в боку».
И спичка сломалась. И печка потухла.

Любимая, если возможна такая любовь,
проснуться до света и веки, расклеив, заметить,
что день этот жуткий пронзительно светел —
на белом заметнее кровь.

Прости мне тяжелую мудрость мою.
Последний и правый — никто бы себе не позволил…
Я сам — отпускаю на волю.
Я сам — отдаю.

* * *

О чём я тебе? Не вспомню. Последнее время часто
со мной такое бывает. Застрянут в горле слова,
а новых и вовсе нету. Такое со мной несчастье…
Что? Говоришь, знакомо. Наверное, ты права.
Я в утро вхожу, как штопор входит в тугую пробку.
Утром проснуться трудно, вечером же уснуть.
Как будто мышь поселилась в мою черепную коробку
и выйти на волю пытается, грызет, пролагает путь.
А ты хорошо смеешься и выглядишь, как богиня.
Плывешь, словно лайнер, мимо, сияешь белым бортом.
И мне говорят ребята: «Дурак, отвернись, погибнешь!».
А я смотрю, задыхаясь, и воздух хватаю ртом.
О чём я тебе? Не знаю. Где-то свистит пичуга.
Едва ли ты это слышишь, войдя в обветшалый сад.
Ты просто живешь, как знаешь, и нет ни врага, ни друга.
Ты просто глядишь на солнце и не отводишь взгляд.
А я — гастролер заезжий, актер от великой дури,
давно забыл мизансцены и выгрыз в груди слова.
И снова играть учился, опять повторял фигуры.
Но ничего не вышло… Наверное, ты права.
Сижу на пороге дома и молча встречаю полночь.
Горит звезда кочевая, какой освещает путь?
О чём это ты? Не знаю. О чём это я? Не вспомню.
Что впрочем, не столь и важно. Не думай об этом, забудь.

* * *

Стыдливо прячу
лебедя в рукав.
Мир означает
лишь одно —
движенье.
Жесть трут о жесть.
И это — пораженье.
Держи его,
лелей в руках.
Я пробираюсь,
как в густом дыму,
в своем дому —
не узнаю окрестность.
Кресты,
Кресты,
окно.
Мне тесно,
тесно.
Мне жутко здесь
и страшно одному.
И некому.
И некогда.
И сам —
я лебедь белый.
По усам
сползает
непрожеванное слово.
И вот строка.
Она почти готова.
Почти обречена
на казнь
быть здесь строкой.
В саду
среди азалий и левкоев,
в тропинках сада
бродит пес большой,
пушистый пес
с шакальей головой.
Все бродит, бродит…

ОНА

* * *

Я душу твою
мучительно, больно глотаю,
как будто железо железом
в разверстую глотку толкаю.
Я душу твою
запиваю свинцом разговора,
как гвоздь, забиваю
в распухшее, тесное горло.
Какого же черта
ты в глотке застрял, как заноза.
Ты — вопль, раздирающий грудь,
рокот крови венозной.
Какого же черта…
Я выплюну, вытолкну, выбью,
поганую душу твою
из души своей выну.
… Но — темная комната. Мальчик.
Обрывки газеты вчерашней.
Какие-то тряпки, бутылки
и запах тоски настоящей —
по дому, по тяжести
спящего рядом дыханья родного,
по детской ручонке, зажатой в ладони.
Все было несчастно, напрасно,
до глупости просто.
И души чужие наростом,
как комья налипнувшей глины,
плевки и колючки.
Отстань от меня, оторвись,
отодвинься, не мучай!
Зачем же ты смотришь
подобно врагу?
Я душу твою проглотила —
дышать не могу.

* * *

Мы яблоко разрежем пополам.
Я дам тебе вторую половину.
И сердцевину аккуратно выну.
Так я твоим поверила словам.
Так прислонилась.
Так качнулась. Двери
смеялись в спину:
«Неужели веришь?
Да он не знает, он не верит сам!».
Мы яблоко разрежем пополам
червивое.
И угостимся ядом.
А я-то думала…
А я-то, я-то…
Как колокольчик слышно:
ялом, ядом…
Как это больно, быть с собой на «ты»!
Уродливо искажены черты.
Угодливо расставлены ловушки —
любовь и смерть.
Меня разлука душит,
страшит беда,
пугают поезда.
И лица бьются в стекла,
бьются, бьются…
Мы яблоко разрежем пополам.
Две половины — и они смеются.

* * *

Я слушаю гуденье пустоты.
Ее черты —
провалы и пролеты.
Так лифт
уходит вниз,
глотающий пустоты.
Так тишину,
как ноту,
держишь ты.
На озере лепечет голосок
малышки,
что в речном песке играет.
И почему-то сердце
замирает,
в себя вбирая…
Листьям вышел срок.
И кончилось удушливое время,
когда во всем
ты был —
один и первый.
Да, первый, да.
Но детский голосок
врывается,
взбирается,
дрожит,
крадет всю мудрость
из твоей руки.
Ты держишь, держишь ноту
вопреки
желанью жить.

* * *

Поставлю точку.
Завтра ты уедешь.
Поставлю жирную
протяжную черту.
Не мне —
Ему
ответишь.
Немоту
не мне.
Ему представишь…
Я на милость
надеюсь.
Я вчера молилась.
Сегодня,
поломав себе хребет,
я не молюсь.
Я знаю — Бога нет
в тебе.
Ты просто отвернулся.
И тщетно ищешь прорубить окно.
Я не смотрю,
я — вижу это дно,
там, в пропасти,
как ты в него воткнулся,
вонзился, врос.
Пустые небеса.
Ты — дерево.
Ты сохнешь.
Ты болеешь.
В пустую душу заглянуть не смеешь.
Ответ мне дай,
листва, кора, роса!
Ответ мне дай!
Смотри сюда —
в глаза.
Они окно.
Они ворота Бога,
и небеса, и песня, и дорога…
Не лги мне, Царь!
Не отводи лица
от бешенного ветра.
Поднебесный
растрескан свод,
и в промежуток тесный
ответили,
упали небеса.

* * *

Ты свистишь, вытягивая губы.
Месяц в небе бряцает подковой.
Женщина, которую ты любишь
спит с другим, что в общем-то не ново.

Нет причин свистать наверх команду
глупых мыслей о семейном долге.
«Заезжай к нам в гости, буду рада».
Будет рада, если не надолго.

Чай простыл, постыдно пряча руки
за спину, прощаешься у двери.
«В парке старые деревья рубят,
жалко, правда, старые деревья?»

Руку протянула. Давней ласки
больно в кожу врезался осколок.
И ладонь, захлопывая, наспех
кормишься с руки сырой тоскою.

Ты спокоен, холоден — до дрожи.
Распахнулась дверь порывом ветра
Деревянный маленький порожек
врезался во тьму полоской света.

В горло запах дыма въелся остро.
Слезы по щекам твоим текут.
Жизнь пропахла гарью. «Это просто
горы листьев прошлогодних жгут».

Никому давно уже не больно,
никого давно уже не жалко.
Ведь она тебя не любит больше,
только долгим взглядом провожает.

Ты свистишь мелодию простую,
весело свистишь и беззаботно.
Незаметно новый день наступит,
и ты выйдешь завтра на работу.

* * *

Кто-то грохнул на кухне граненый стакан
и веселие возобновилось.
И весенние лица поплыли в туман,
и о стекла морозные бились.

Ты был пьян. Очень долго, размеренно пьян.
Пьян конкретно, со знанием дела.
И душа заглянула в разбитый стакан,
и покинула пьяное тело.
(Ей — душе, было тяжко — она не хмелела).

Круг почета над телом твоим совершив,
гости вежливо дом покидали.
А мне крикнуть хотелось, что ты еще жив,
жив безудержно, грязно, скандально!

Я струну задеваю, она дребезжит …
Я струну задеваю, как нитку в иголку вдеваю.
На обрывках пространства, поджав под себя табурет,
ты качаешься в такт, только музыки нет,
дребезжишь и хохочешь — нет музыки, нет —
разрезаешь, как нитка пирог,
на куски — это раб, это — бог,
и иные присутствуют дырки в диване.

На живую зашей нас в единый пиджак,
накинь на озябшие плечи.
Разомкни до отказа, до плоскости сжатый кулак,
и укрой меня голой ладонью — больше нечем.

* * *

Глаза твои цвета окаменелой водки…
Наверное, так и должно быть, просто мысль о тебе уходит,
теряется, как разжалованная жена в разводе,
и продырявлен сон, как днище старой лодки.

Наверное, так и должно быть. Придуманная не нами,
а кем-то, играется пьеса. А мы с тобой лишь статисты.
И номинально правильно бирки висят с именами,
и номер на каждой оттиснут.

Наверное, так и должно быть. И роль твоя кажется важной.
Сегодня царь, завтра Будда, а послезавтра — патриций.
Сменяются только лица, но прежней осталась жажда.
И бьется речитатив неловкий на полупустой странице.

Наверное, так и должно быть. Чуда уже не будет.
И я покидаю пьесу в начале второго акта.
Никто меня не заметит, а потому — не осудит,
хотя в понимании автора я поступаю бестактно.

А ты стоишь на подмостках и силишься вспомнить что-то.
Во рту три матерных слова, они не годятся к роли.
Наверное, так и должно быть. Жизнь превратилась в работу.
И не с кем выпить цикуты и съесть пополам пуд соли.

* * *

Смотри, какая красивая баночка!
На дне её красный раздавленный помидор.
Лето порхает бабочкой.
А ты продолжаешь спор.

Не нужно! Какое нелепое занятие!
Течёт река вкуса спелой вишни.
И женщины в легких платьях
на вечернюю охоту вышли.

Смотри, какие они красивые, гибкие.
Ты таких никогда не видел.
И в каждой проклевывается та самая улыбка,
которую ты любил, а потом — ненавидел.

Всё прошло. И порхает бабочка,
смахивая пыльцу с покрасневших век.
Смотри, какая красивая баночка,
а в ней консервированный человек.

Ему совершенно не тесно, даже удобно.
Он плавает в подсоленной воде,
словно в материнской утробе.
Он падает в темную пропасть, врезается в свет.
Ему много, очень много веков, а потом ещё — лет.

«Не спорь со мной», — я погрожу тебе пальчиком.
И ты мрачно рассмеёшься в ответ.
И я отчего-то пойму, что разговариваю с мальчиком
сорока шести лет.

У этого мальчика на шее болтается Вселенная,
отчего шея вытянулась и выглядит цыплячьей.
И еще есть впечатление медлительности и лени,
он кажется неспособным решить возложенные на него задачи.

С небес спустился Бог, и сказал ему: «Здрасте!».
Говорят, что Бог не смеётся, но это неправда.
В широченной улыбке исказились три его пасти.
И это совершенно естественно, как будто так и надо.

ПИСЬМО ДРУГУ

Говорят, бытуешь ты размеренно, с прохладцей
и от скуки мутишь в мертвой речке воду.
А жена, та в небо тычет пальцем
и разменивает на гроши твою свободу.

Надо жить на что-то, покупать продукты.
Даже водка достается не бесплатно.
Холодно, опять из окон дует, —
впереди зима, да будь она не ладна.

Не заладилась меж нами переписка.
Свою душу не пришлешь тебе в конверте.
Событийно в продолженье списка —
сообщения рождения и смерти.

Авраам родил себе Исаака…
Бог потоп устроил, спасши Ноя…
У соседа умерла собака —
отравилася несвежей болтовнею.

Помнишь юношу с печальными глазами?
Подвязался сочинять на требу оды.
Муж мой тоже делом занят —
служит предсказателем погоды.

Тело помнит, как привычку тела,
ощущенье близости друг другу.
Но душа настолько очерствела,
что уже не чувствует разлуку.

Если встреча суждена, то верно — будет.
Но и встречу не заставишь торопиться.
Рядом с жаждой, выпив водки, выйти в люди,
есть желанье от людей отгородиться.

Не помогут ни отчаянье, ни вера.
Время медленно спешит к тебе, сквитаться.
Хочешь, я пришлю тебе Гомера,
Илиаду с Одиссеем в постояльцы?

Хочешь, я тебя укрою пледом?
Вот приеду, обязательно укрою.
Может даже накормлю тебя обедом.
Просто рядом посижу с тобою.

Мы не станем петь, стихов читать не будем.
Выпьем чаю пополам с золою.
Заживем обычно, как простые люди.
Просто люди между небом и землею.

* * *

Аве! — похоже на «здравствуй!». Или заметил разницу?
Видимо так желают зернышку прорасти.
Если возможны новые истины на пути
Самая не расхожая, а продается в розницу.
Самая заурядная ценится больше жизни.
А та, что всего дороже, уходит за медяки.
«Ладить со всеми истинами, быть к костерку поближе,
Очень даже возможно», — думают чудаки.
Мне почему-то кажется горестной эта формула.
Если прижмет покрепче — выставишь кулаки.
Жизненное пространство (тело — всего лишь форма)
бесконечно аморфное, как его не реки.
Я называю домом. Ты величаешь местом.
Парень с соседней улицы дом обретает в пивной.
Жизненное пространство — это такое тесто,
лепишь его и лепишь, но выбор всегда не твой.
Падает в сон монетка — вместе сюда вернемся.
Я тебя тоже вижу — ты спишь на чужом плече,
слышишь, как бьется сердце, то, что к тебе поближе.
Мое же совсем не бьется — скрипит в скрипичном ключе.
Время, как тесто мнется. Ты замеси покруче.
Я отойду подальше. Не буду тебе мешать.
Аве похоже на «здравствуй». Выпал такой нам случай,
выдался день погожий «здравствуй!» тебе сказать!



Тексты автора


Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.