ЖИВИ, ГРИША!

Тянется через Центральную Россию на запад наш эшелон. Это нам кажется, что он тянется, а у офицеров службы ВОСО (военных сообщений) точно определена скорость его движения; им заранее известно, и где мы будем заправляться водой, углем, и где сменятся поездные бригады, и где, на каком продпункте, заправят продовольствием наш вагон-кухню…

Едем в теплушках. На каждой написано: «40 человек, 8 лошадей». Но лошадей никаких нет. С обеих сторон широкой, двигающейся на колесиках двери — нары в два этажа. Посреди вагона — печка. Поддерживать в ней огонь — обязанность дневального. Когда становится холоднее, кто-нибудь крикнет с нар: «Ну-ка, сделай „ташкент“!» И смотришь — печка из черной становится серой, из серой — чуть розоватой… Накалился чугун — не притронешься…

На платформах едет наша техника: орудия, артиллерийские тягачи. Мы по очереди несем на платформах караульную службу. Каждому, кто заступает на пост, старшина Макаров (теперь у нас другой старшина, и мы с теплой грустью вспоминаем своего Савченко) выдает валенки, а главное — огромный тулуп. Простоять надо два часа, но нередко поезд идет без остановок по три, а то и по четыре часа. Тогда, оказывается, и тулуп плохо выручает. Пришедшего с поста солдата оттирают, отпаивают горячим чаем, дают всякие советы на будущее.

Больше недели шел к передовой наш эшелон и в самом конце его пути случилось с Гришей то самое, что напророчил ему рядовой Дуля: определили его в полковые повара.

А надо сказать, что специальность эту все мы считали самой неподходящей для военного времени. Если говорить прямо, то даже не мужской. Посудите сами: все воюют, у каждого оружие имеется — у кого пулемет, у кого пушка. А тут… стыдно произнести — черпак! Поварешка! Разливашка! И хотя в армии черпак называют «разводящим», от этого специальность повара не приобретает героического смысла.

Конечно, если бы Киселев мог предусмотреть такую ситуацию, он бы заранее к этому приготовился и сказал бы все, что он мог бы сказать в подобном случае. И о том, что не для того учился в запа`сном полку, и что место каждого патриота — в бою, а не возле каши, и что… Словом, Гриша нашел бы, что сказать…

Но заранее приготовиться к этому он не мог, как не мог заранее приготовиться к своей смерти полковой повар рядовой Середа: на станцию, где наш эшелон выгружался, налетели два «хейнкеля», их встретили зенитки, но осколок одной из беспорядочно сброшенных бомб зацепил солдатского повара Середу.

Гриша в то время был в наряде на кухне, его там и застал командир полка.

— Рядовой Киселев, — представился Гриша.

— Значит, однофамилец? — сказал полковник и назвал себя: — Полковник Киселев. А как зовут тебя?

— Гриша.

— Так ты еще и тезка! Я — Григорий Петрович. А ты?

— Григорий Максимович.

— Ну, вот и хорошо. А почему такой худющий?

— Так война же… Не до поправки. Городок наш под немцем был. Там у меня мама умерла. От голода. И сестренка. Я сам еле выжил…

— Да, такие, брат, дела… Война — штука жестокая. Ну, а что отощал, не горюй. Были бы кости — мясо нарастет. На фронте поправишься, кормят здесь хорошо. Слушай, — вдруг пришла мысль полковнику, — а назначу-ка я тебя поваром…

— Поваром?! — только и спросил Гриша.

— Поваром. — И, уловив огорчение в вопросе солдата, командир полка заключил: — Видел, как он погиб? На посту. Повар — это, брат, боевая специальность. Тот же солдат, те же трудности, тот же риск. А ответственность — еще больше: ты наш общий кормилец…

— Да я же никогда ничего не варил…

— Научишься. Знаешь, как в армии? Не умеешь — научат, не хочешь — заставят… Рыбаков! — позвал полковник повара-инструктора. — Вот рядовой Киселев, принимайте под свое начало. Будет поваром вместо Середы. Научите, помогите Киселеву стать хорошим кашеваром. Ясно, сержант?

— Так точно!

— И вы, Киселев, старайтесь. А я поинтересуюсь, как ваши успехи…

— Есть стараться, — ответил Гриша, еще не веря в такой неожиданный поворот своей судьбы.

На полковой кухне Киселев оказался нужным человеком. Поварское дело он освоил быстро, о чем сержант Рыбаков доложил командиру полка; но вскоре стало совершенно очевидно, что Киселев при кухне просто необходим. И не только как добросовестный кашевар, постигший все премудрости приготовления солдатских блюд, а еще и как мастер солдатского настроения.

Когда боев не было и позволяла обстановка, грузовой газик подтаскивал кухню в расположение батарей, и пушкари, захватив котелки, шли строем к «катюше», как ласково окрестили солдаты Гришин кормежный комплекс.

Между прочим, Киселев говорил не «пушкари», а «личный состав». Ему нравились эти слова. «Личный состав накормлен», — докладывал он сержанту Рыбакову. «Где ваш личный состав? У меня борщ стынет», — выговаривал Гриша батарейному старшине. Слова «личный состав», рассуждал Гриша Киселев означают, что воинское подразделение составлено из личностей и каждый лично отвечает за общее солдатское дело…

И поскольку Гриша рассуждал именно так, он в каждом, кто подходил к его «катюше», видел не просто солдата, числящегося на котловом довольствии, а человека с именем и фамилией, для которого у него, Киселева, кроме положенных по норме калорий, всегда находилось хорошее, душевное слово.

Прием пищи (так говорится в уставе и только так называл эту процедуру наш герой) превращался в какое-то действо, в центре которого был Киселев. Если продолжить театральные сравнения, то никакого сценария у Гриши не было; все складывалось само собой, но всегда, непременно, главным действующим лицом оказывался он сам, мы же — по обстоятельствам — были его партнерами.

Каким-то образом, наверно, с помощью того же «солдатского радио», в полку узнали о Гришином концертном выступлении перед глуховскими собаками, которое, как вы помните, окончилось бесславно и с некоторыми морально-физическими потерями для исполнителя. Кто уж «передал в эфир» эти сведения — не знаю, но рядовой Николаев как-то во время раздачи обеда подошел к кухне «с тыла» и неожиданно залаял. Гриша чуть не свалился с ящика, на котором стоял, наливая в котелок борщ.

— Ты чего это шарахаешься? — со смехом спросил Николаев. — Боевой повар, а собачьего лая испугался.

— А у меня с ними особые счеты…

— Какие же это счеты?

— Да в детстве собака укусила…

— Это в каком же детстве? — допытывался Николаев. — В раннем или еще в каком?

— Лет пять, наверно, было, — отвечал Гриша, и не предполагая, что Николаев может знать об истории в запа`сном полку.

— А она не была бешеная?

— Ну как, по-твоему? — спросил в свою очередь Киселев. — Если б была, я бы тебя сейчас обязательно укусил…

Батарейцы, свидетели разговора, заулыбались.

Но Николаев не зря делал столь далекий экскурс в биографию Киселева. Поэтому, больше обращаясь к присутствующим, чем к Грише, он спросил:

— Интересно получается: укусила тебя собака в детстве, а уколы почему-то делали месяца три назад, в запа`сном полку?..

Услышав эту разоблачительную реплику, солдаты подошли вплотную к кухне.

— Ну, ладно, — сдался Киселев, — так и быть, расскажу…

И он, на всякий случай осмотревшись, нет ли поблизости собак, не только рассказал, как было дело, но и исполнил сценку «Разговор Гитлера и Шавки в фашистской ставке», умолчав, впрочем, о своем авторстве этого театрального шедевра. Когда же убедился, что номер понравился зрителям, заметил:

— Я эту сценку взял из репертуарного сборника. Сейчас не помню, но кто-то из наших известных драматургов написал…

— Здорово написал, — поддержал Николаев, однако Гриша только покосился на него: уж не знает ли он к тому же и кто этот «известный драматург»?..