ЖИВИ, ГРИША!

Познакомились мы с Гришей в запа`сном полку. Прошу обратить внимание на ударение в этом слове. Для штатского человека — что запасно`й, что запа`сный — одинаково. А кадровому военному не скажи «запасно`й». Для него это не просто запас сухарей. Или махорки. Или, скажем, бумаги. Слово «запа`сный» означает, что полк или батальон находится в запасе у командования. До времени. До срока.

Попав в армию, каждый солдат сразу же стремился на фронт. А его, как правило, посылали в эту самую запа`сную часть. Стояли такие части в лесах да в песках, подальше от людских глаз, и занимались вроде бы ненужным, по мнению молодого, рвавшегося в бой солдата, делом: отрабатывали строевой шаг и ружейные приемы; изучали уставные положения и тому подобное. Паек здесь давали по третьей норме, по сравнению с фронтовым скудноватый, а нагрузка была большая: с подъема до отбоя — занятия, «бои», учения… Обмундирование тоже, как говорится, не первого срока. Понять это нетрудно: шла тяжелая война, попробуй-ка накорми да одень миллионы людей, когда в тылу оставались только женщины, да старики, да дети.

Жилье, как правило, солдаты строили себе сами. Инструмент — топор, пила, лопата. Материал — лес, земля, дерн, солома. Смотришь, такую землянку отгрохают — по сути дела казарма. Железную бочку приспособят под печь — порядок. Классы для занятий, медпункты, клубы — всё в земле: она и согреет, и укроет от чужих глаз…

Сроков пребывания в этих запа`сных частях никто не знал, и хотя солдаты пачками писали рапорта с просьбой отправить их на фронт, такие «петиции» не могли поколебать бесчувственные, как нам казалось, сердца командиров; у них на все эти просьбы был один ответ: «Когда потребуется, тогда и отправят. А пока старайтесь лучше овладеть военным делом…»

Вот в таком запасном полку, где мы оказались осенью сорок третьего года, я и познакомился с Гришей Киселевым. Ему тогда только-только восемнадцать лет исполнилось, а горя он уже хлебнул довольно — на всех нас хватило бы. Почти два года был в оккупации. Там умерли от голода все его родные, а сам он едва спасся от угона в Германию.

Телосложения Гриша был тощего, а росту высоченного, выше всех в роте. Как раз поэтому полагалось ему быть в строю на самом правом фланге. Но, поскольку он, как назло, всегда путал ногу, правофланговым его не ставили. От такого решения, правда, было еще хуже: фигура Киселева заметно возвышалась над строем, и именно от него, как волна, наткнувшаяся на камень, строй начинал колебаться. «Киселев, возьмите ногу!» — персонально Грише командовал старшина Савченко. Гриша два-три раза подпрыгивал, стараясь попасть в такт, и от этих прыжков всем нам становилось смешно. Савченко как-то не выдержал и бросил в сердцах: «Прыгаешь, как кенгура`». И хотя никто из нас никогда не видел, как прыгает кенгуру, в том числе и старшина, относивший к тому же сие животное исключительно к женскому роду, это экзотическое сравнение нам понравилось. Наверно, Грише — тоже, потому что в минуты перекуров он часто произносил старшинским голосом и врастяжку: «Кен-гу-ра-а-а…»

С самого же начала службы у Киселева не сложились отношения с командованием. Впрочем, «не сложились» сказано не совсем точно, а «с командованием» — несколько обобщенно. Надо бы сказать конкретнее: с командиром отделения сержантом Степурским и со старшиной роты Савченко. С остальными — командиром полка полковником Смирновым, его заместителями, начальником штаба, начальниками служб полка, с должностными лицами батальона, в который входила наша рота, — отношения у Гриши были, как он считал, самые хорошие. Киселев даже сказал как-то сержанту Степурскому: «Почему это у командира полка ко мне лично нет никаких претензий, а у вас сплошные замечания?» — на что Степурский ничего ответить не смог, даже поперхнулся, ибо командира полка, как и другое высокое начальство, Гриша Киселев мог видеть лишь на полковом построении…

Расхождения Гриши Киселева с командованием обнаруживались, как правило, с самого утра. Точнее говоря — с подъема. Хотя времени для сна было отпущено достаточно, Гриша просыпался не сразу: проходили какие-то секунды, пока он вдруг соображал, что надо вставать. Но этих-то секунд ему как раз и не хватало, чтобы стать в строй вместе со всеми.

Подготовка к подъему у нас начиналась… с вечера. Да, с вечера. Перед отбоем мы складывали свое обмундирование так, чтобы утром все было под рукой. Наибольшие хлопоты доставляли обмотки. Что это за принадлежность военной одежды, теперь знает далеко не всякий, даже тот, кто служил в армии. Потому что после войны армия полностью обулась в сапоги. А в войну где было напастись сапог? Миллионы пар — это только подумать! Вот и обеспечивали солдат, особенно в тылу, ботинками, а к ним полагались обмотки.

Каждая обмотка — длинная широкая лента из трикотажа либо сукна. И вот ею, как бинтом, обматывалась поверх брюк голень — от ботинка (верх ботинка захватывался тоже) и до колена. Причем надо было обматывать туго, ибо свободная обмотка сползала и в конце концов разматывалась: можно себе представить, что получится, если в строю кто-нибудь вдруг наступит на конец твоей обмотки. Но еще хуже, если скатанный наподобие бинта тугой рулончик обмотки выскользнет у тебя из рук, прежде чем ты успеешь намотать на ногу.

Могу смело сказать, что из каждых пяти таких случаев, а значит, из пяти опозданий в строй, два приходились на долю Гриши Киселева. Поэтому он и пользовался у начальства особым вниманием.

Как правило, по подъему возле него останавливался сержант Степурский и начинал демонстративно смотреть на часы. Часы у сержанта были, пожалуй, у единственного в роте — кировские, наручные, крупные, как луковица. Ходили они четко и громко: тик-так… тик-так… тик-так… А Грише слышалось: так-так… так-так… так-так… Гриша не ошибался, потому что сержант Степурский, не сводя глаз с циферблата, повторял вслух: «Так-так… — и спрашивал с ухмылкой: — Значит, опаздываем?» — на что Киселев всегда отвечал: «А вы меня не гипнотизируйте, товарищ сержант». Степурский отходил от Гриши, но, видимо, гипноз продолжал действовать, потому что едва Киселев брал в руки обмотку, как она, точно змея, выскальзывала из рук и, коварно извиваясь, распластывалась на полу… И тогда Грише приходилось уже догонять роту…

Шинель у Киселева была длиннющая, даже при его росте она едва не доходила до пят. Несколько раз он просил у старшины разрешения укоротить полы, но Савченко был непоколебим:

— Когда поедете на фронт, вам дадут все новенькое, с иголочки, да по росту подберут. Сам подбирать буду. А тут укороти я тебе сегодня шинель, а завтра прибудет в полк солдат еще длиннее. Во что я его одевать буду?..

Киселев отходил от Савченко со вздохом. Зато, когда случалось ночевать под открытым небом, он отстегивал хлястик шипели, и ее огромными крыльями свободно укрывались трое…

Так и шло у Гриши с этой шинелью — то огорчения она ему доставляла, то радости.

Как-то по подъему Киселев особенно остро почувствовал нехватку драгоценных секунд. Ночью на дворе ударил мороз, и дневальный по роте рядовой Дуля объявил распоряжение дежурного по полку:

— Форма одежды для физзарядки — в шинелях!..

Это Грише оказалось на руку. Желая ускорить процедуру одевания, он сунул босые ноги в ботинки и, накинув шинель прямо на белье, ринулся к выходу одним из первых. Такие неожиданные и энергичные действия вызвали похвалу у сержанта Степурского, стоявшего в дверях и поглядывавшего на часы.

— Оказывается, не всегда мой гипноз вам мешает, — заметил он, улыбаясь. — Настоящим солдатом становитесь, товарищ Киселев…

На дворе было еще темно, и среди нескольких десятков солдат, которых сержант Степурский вел в то утро на физзарядку, он не заметил, что вид Киселева, прямо скажем, не соответствует принятому в армии стандарту…

Тем временем рядовой Дуля, дневальный по роте, который должен был успеть, пока рота на физзарядке, протереть полы влажной тряпкой, обнаружил на табуретке чье-то обмундирование, почти полный комплект — гимнастерку, брюки, обмотки, портянки…

— Чья одёжка? — громко крикнул он.

Но вопрос был явно риторический: в казарме ни души, если не считать второго дневального, который вытирал пыль с тумбочек. И тогда Дуля отнес обмундирование в каптерку, к старшине Савченко.

— Чье? — спросил тот.

— Наверное, лишнее, — ответил рядовой Дуля.— Я спрашивал, никто не признался…

— Ладно, разберемся, — бросил на ходу Савченко, закрывая каптерку на ключ.

Рота возвратилась с физзарядки, солдаты поснимали шинели, и только Киселев, не обнаружив своей одежды, тоскливо сидел на табуретке, размышляя, что же делать дальше. С одной стороны, не положено в казарме находиться в шинели. С другой же стороны, никакими уставами не предусматривалось и хождение в одном нижнем белье… В таких вот рассуждениях и застала Гришу команда дневального: — Рота, встать! Смирно!.. Дежурный — на выход!

Сержант Савин, дежурный по роте, доложил лейтенанту Садриеву о том, что во время его, Савина, дежурства в роте никаких происшествий не случилось и что личный состав находится на умывании… Не знал в тот момент сержант, что происшествие все же случилось и стоит оно, это происшествие, в глубине казармы, а командир роты медленно к нему приближается.

Возмездие уже висело над Гришиной головой. Его била дрожь, и не столько от затянувшегося пребывания в облегченной одежде, сколько от предчувствия встречи с командиром роты.

И тогда в голове Киселева неожиданно возник гениальный, но простой план (известно, что все гениальные мысли приходят неожиданно; по тому же закону, все гениальное — просто). Киселев мигом сбросил шинель и, оставшись в исподнем, прислонился к побеленному известкой столбу (на таких столбах держалась крыша землянки). Фигура его слилась с этой конструкционной деталью казармы, а голова оказалась за портретом генералиссимуса Суворова, который в свое время, как известно, утверждал, что каждый солдат должен знать свой маневр.

В казарме стояла полумгла: за окошками еще не рассвело, а свет от коптилок был слабый. Судя по тому, что лейтенант Садриев, ничего не заметив, проследовал мимо, свой маневр рядовой Киселев выполнил безупречно. Зато невесть откуда взявшийся старшина Савченко был другого мнения о тактическом мышлении рядового Киселева и молча наступил ему на ботинок.

Вечером, когда рота с песней шла в гарнизонный клуб смотреть фильм «Два бойца», в казарме уныло, но тщательно водил шваброй по полу один боец. Вы, конечно, догадались: это был Гриша Киселев…