ЖИВИ, ГРИША!

Наш полк участвовал в Ясско-Кишиневска операции. Военные теоретики, преподаватели военных академий и училищ спустя годы много раз анализировали эту операцию, названную впоследствии Ясско-Кишиневскими Каннами. А тогда, в августовские дня 1944 года, мы, рядовые солдаты, не знали стратегического смысла событий. И все же понимали, что наступление это необычное: обстановка менялась по нескольку раз в день — то противник оказывался у нас в тылу, то мы не могли войти с ним в соприкосновение, то вдруг перед нами откуда-то появлялась хорошо вооруженная группа фашистов, а то неожиданно выяснялось, что стоявшие перед нашим полком подразделения гитлеровцев ночью, без боя, тихо снялись со своих позиций и ушли.

Бывало и так, что наши части, прорвавшись, действовали уже в десятках километров впереди, а здесь, вроде бы в тылу, мы вдруг натыкались на немецкие танки, которые остервенело, лезли через заслон, поставленный полком, очевидно, и не зная, что в прорыв уже устремились наши войска…

Как-то в одном блиндаже попалась нам целая гора трофеев — немецкие топографические карты, офицерские полевые сумки и солдатские ранцы, оружие. Но самой интересной находкой оказался… генеральский мундир. Да, новехонький, сшитый словно для парада, мундир немецкого генерала с несколькими рядами орденских планок и с Железным крестом.

Судя по мундиру, его хозяин был худощав, что явно не соответствовало представлению наших солдат о немецких генералах…

— Бросил мундир, чтобы легче бежать было…— высказал кто-то предположение.

— А наград нахватал сколько!

— Наверно, хорошая сволочь, если Гитлер его так жаловал…

Увидев, что солдаты рассматривают генеральский мундир, старшина Макаров приказал:

— Эту гадость выбросить! — А потом, подумав, уточнил: — Разорвите на тряпки будем в траншее ноги вытирать… — И ушел.

В тот момент на батарее как раз появился Гриша Киселев. Генеральский мундир привел его в неописуемый восторг и послужил темой следующего монолога:

— Что это такое? — спросил Гриша, встряхивая мундир за шиворот. — Вещевое имущество фашистского рейха. В каких случаях его сбрасывают с плеч? Когда становится жарко. Или когда хотят скрыть свое воинское звание. Здесь, как я понимаю, все произошло одновременно: стало жарко, а посему понадобилось скрыть свое воинское звание…

— Слушай, Гриша, — вдруг вспомнил Дуля, — а тот немец, которого ты в сарае нашел, не был случайно генералом?

— Успокойся, Дуля. Тот мой Ганс был самый рядовой. — И Гриша вернулся к генеральскому мундиру: — Представляете, приходит этот генерал в свой высший штаб на доклад, а там фельдмаршал фон дер Пшик говорит ему: «Что же это вы, герр генерал, мундир потеряли? Панталоны-то целы?» — «Целы, герр фельдмаршал».— «Ну, донашивайте. Да берегите. А то недолго и их потерять. Там, я слыхал, истребительно-противотанковый артполк…»

— Нет, не так, — перебил Дуля, — «полк, в котором поваром доблестный Григорий Максимович Киселев…»

— Э, нет, — тут же возразил Гриша, — про это он, хоть и фельдмаршал, знать никак не может, потому что это военная тайна.

— Ребята, когда мундир порвем? — перебил их Некипелов. — Старшина говорил.

— Вы мне дайте его на минуту, — попросил Киселев и, не дожидаясь ответа, побежал с трофеем под мышкой к кухне.

У него появилась идея подготовить номер художественной самодеятельности наподобие того, которым он прославился в запа`сном полку. «Сочиню-ка я какие-нибудь страдания битого фашиста», — решил Гриша. Пока же, надев генеральский мундир, который оказался ему совсем впору, он бойко повторял известные ему немецкие слова — от тех, которые усвоил еще в школе, до почерпнутых уже на фронте, вроде «Хепде хох!» («Руки вверх!»), «Вафн хинлеген!» («Бросай оружие!») и других. Бормоча под нос немецкие слова, Киселев то важно прохаживался у кухни, то становился по стойке «смирно» и вскидывал руку в фашистском приветствии, а в голове уже складывался небольшой спектакль…

Гриша не знал, что не пройдет и десяти минут, и он окажется участником другого спектакля, где будет играть роль, о которой не гадал и не думал. Больше того, если бы ему сказали заранее, что это за роль, он бы оскорбился. По дело в том, что режиссером этого импровизированного спектакля суждено было стать не Киселеву, а совсем незнакомому старшине Андрианову. Киселев же стал… причиной этого спектакля.

Старшина Андрианов, командир отделения разведки, возвращался во главе своей группы из удачного поиска. Старшина знал, что район, в котором им пришлось действовать, не имел четко очерченного переднего края, и поэтому сейчас, следуя в расположение своей части, выбрал такой маршрут, который гарантировал бы его группе наименьшую возможность встречи с противником. А так как в то время бродячие группы гитлеровцев неожиданно появлялись в нашем тылу, разведчики Андрианова были особенно бдительны.

Шли по балке, след в след, впереди — старшина, замыкающим — здоровяк и боксер Скоробогатов. До расположения штаба дивизии оставалось совсем недалеко, когда старшина Андрианов неожиданно услышал немецкую речь. Он приложил палец к губам и остановился. Застыли и трое других разведчиков.

— Берем, — шепотом сказал Андрианов и кивнул в сторону дерева у левого пологого склона.

Там, выгнув грудь, стоял фашистский генерал.

Старшина полагал, что рядом должны быть либо адъютант, либо денщик, либо кто-то из охраны. Но так как никого поблизости не было видно, Андрианов подал команду:

— Давай!

Разведчики, входившие в группу Андрианова, много раз бывали в тылу противника, на их счету значился не один язык, поэтому не прошло и десяти секунд, как удар по голове свалил Гришу с ног, а во рту у него оказался кляп. В последний момент Скоробогатов подобрал возле кухни полосатый мешок — наволочку от матраса, которую и натянул на пленного. Это означало, что тело Гриши Киселева для транспортировки готово…

Его и вправду понесли. Андрианов считал, что такой способ доставки хоть и труднее, но надежнее. И поступил он, видимо, правильно, ибо Гриша, не уложи его разведчики в мешок, ни за что, даже под угрозой оружия, не ушел бы со своего боевого поста, тем более что он как раз заварил ужин.

Киселев готов был зареветь от обиды: война шла к концу, а он угодил в плен. Генеральский мундир, который он так некстати надел, лишь усугублял положение. «Мигом расстреляют, — рассуждал Гриша. — Наверняка сочтут, что я ухлопал их генерала и мундир присвоил…»

Собрав силы, он дернулся всем телом, пытаясь освободиться, по тут же получил хороший удар. «Ну, ладно, — успокоил себя Гриша. — Сразу ведь не расстреляют, допрашивать будут, а там все равно убегу…»

Через пятнадцать минут Киселев снова ощутил удар и понял, что его бросили на землю и что первая часть путешествия окончена. Однако никто не торопился его развязывать, а тряпка во рту мешала не то что высказать свое отношение к случившемуся, но и дышать.

Видеть Гриша тоже ничего не мог — из-за того же мешка, а вот слышал все. И то, что он услышал, поразило его и возмутило, хотя высказать свое возмущение он опять-таки не мог.

А.услышал он вот что:

— Товарищ полковник! Ваше приказание выполнено. Нанесли на карту минное поле, разведали пути отхода противника. Докладывает старшина Андрианов…

— Что ж, молодец, Андрианов. Я в вашей группе всегда уверен.

— Спасибо, товарищ полковник. Мы тут еще… — Старшина замялся.

— Что еще? Докладывайте.

— Да вот… Языка захватили — генерала…

— Генерала? — оживился командир дивизии. — Ого! В этом мешке, что ли? Ну-ка, развязывайте свой трофей. Переводчика ко мне!..

Гришу поставили на ноги и стали стаскивать с него мешок. Первыми открылись взору Гришины ноги.

Командир дивизии сразу заинтересовался ими и сказал:

— Надо же, довоевались фашисты: уже и генералы у них в обмотках ходят.

Старшина Андрианов только сейчас обратил внимание на подробность, подмеченную комдивом. Там, в балочке, он видел только генеральский мундир. Тем временем с Гриши продолжали стаскивать длинный мешок. И снова одежда пленного генерала заинтересовала полковника:

— Ты смотри, какие штаны на себя напялил. Наши, солдатские. А, Андрианов? — В глазах полковника появились лукавые искорки.

В этот момент мешок был окончательно сдернут, и все увидели длинную, тощую фигуру, на которой генеральский мундир сидел, как влитый.

— Лейтенант Черкасский, — сказал комдив. — Спросите пленного: фамилия, имя, воинское звание, должность?.. А вы, Андрианов, слушайте внимательно.

Лейтенант перевел вопросы по-немецки. У Киселева вытащили кляп изо рта, и первое, что он произнес, а точнее, выкрикнул, было:

— Каша!..

Командир дивизии опять взглянул на Андрианова и, кивнув на «генерала», сказал:

— Ишь, проголодался! Немец-немец, а о каше по-русски вспомнил. — Он повернулся к Грише и нахмурился, чтобы скрыть улыбку. — Ну-ка, генерал в лаптях, скажи нашему бравому разведчику, откуда ты по-русски знаешь?

— А у нас в городе, где я родился, товарищ полковник, по-другому никто и не говорит, — ответил Гриша и тут же взмолился: — Товарищ полковник, разрешите мне идти! Сгорит же!

Лицо Андрианова покрылось испариной.

— Ну, что это за чудо вы мне доставили, товарищ старшина? — спросил полковник.

Андрианов крякнул и переступил с ноги на ногу, а полковник, сокрушенно покрутив головой, снова повернулся к Грише:

— Фамилия!

— Полковой повар рядовой Киселев, — доложил «язык» и стал торопливо стаскивать генеральский мундир.

— Вы кто, товарищ Киселев, советский солдат? — продолжал командир дивизии. — Так зачем же вы на себя эту дрянь надели? А если бы вас убили невзначай, а?.. Марш к себе в часть! И доложите командиру — пусть он вас накажет. Безобразие…

К своей «катюше» Гриша летел, как на свидание с любимой. Впрочем, торопился он напрасно: то, что должно было стать ужином, сгорело. Пришлось готовить снова.

Но «пленение» Гриши стало известно всему полку. И всякий раз, приходя к нему на кухню, за обедом ли, за ужином, каждый считал своим долгом подойти к Грише и, приложив к головному убору два пальца (на иностранный манер), сказать: «Герр генерал, как вы себя чувствуете?» Или: «Герр генерал, не надо ли вам нарубить дровишек?» Или что-нибудь еще, но с непременным обращением вначале «герр генерал…»