СПАСИТЕЛЬ МИРА

Сверкнул из тоннеля прожектор, и обычный поезд метро, сбавляя ход, выкатился к платформе и плавно остановился.

Зашипев, распахнулись двери.

Толпа ринулась внутрь вагонов.

— Осторожно! Двери закрываются! — загрохотал (захохотал?) невидимый репродуктор, и адский поезд тронулся, набрал скорость и пропал в тоннеле.

— Теперь пошли, — сказал Фус.

Мы пересекли зал, который постепенно опять начал наполняться народом, и приблизились к неприметной железной двери в стене. Фус приподнял клешню и ткнул ею в пластиковый прямоугольник звонка. Дверь, нещадно скрипя, наполовину приоткрылась.

— Автоматика ни к богу, — проворчал мой провожатый, протискиваясь в проем. — Чинить пора. Сколько раз было говорено…

Нужно было еще подняться по узкой, похожей на трап военного корабля, металлической лесенке и открыть еще одну — на сей раз деревянную — дверь, прежде, чем мы ступили на землю, покрытую редкой чахлой травой.

Я осторожно вдохнул сыроватый, но приятный на вкус воздух и, не торопясь, огляделся.

Мы находились на всхолмленной равнине, которая слегка понижалась к горизонту. Оттуда, из-за горизонта, со скоростью наступающей танковой армады ползли низкие желто-серые тучи, цепляясь брюхом за верхушки намертво вросших в холмы огромных черных елей.

— Веселенькое местечко, — пробормотал я и двинулся вслед за Фусом, который уже упрыгал вперед по тропинке.

Мы обогнули два холма, и на вершине третьего, среди тех же мрачных елей, я заметил нечто вроде старинного кирпичного трехэтажного особняка. В его узких готических окнах мерцал живой огонь, а из трубы поднимался дымок.

— Дальше ты сам, — вздохнул Фус. — Подымишься на второй этаж и постучишься.

Он протянул мне клешню:

— Счастливо.

Я аккуратно пожал шершавую пупырчатую конечность и стал подниматься по врезанной в склон холма каменной лестнице.

Стучаться не пришлось — двустворчатые двери сами распахнулись передо мной.

В глубине кабинета — зала? — за тяжелого темного дерева столом, на который при нужде мог бы, наверное, сесть средних размеров вертолет, сидел… ну, вы, разумеется, уже поняли, кто за ним сидел. Я тоже понял и, осматривая на ходу залу, направился по зеркальному паркету к столу.

Камин, конечно, и в нем пылающие дрова.

Неестественно больших размеров арочное окно-витраж, горящее разноцветными стеклами (так я и не успел разглядеть толком замысловатый сюжет этого витража).

Канделябры с толстыми оплывшими свечами на столе.

Кипы пожелтевших бумаг.

С десяток разнообразной величины и формы бутылок.

— Садитесь, Владимир Сергеевич, прошу вас, — он привстал с кресла, делая приглашающий жест худой рукой с узкой загорелой кистью и длинными пальцами профессионального карточного шулера и скрипача.

— Благодарю вас, — я пододвинул к себе венский стул и уселся напротив.

— Э-э…

— Хереса, пожалуй, — усмехнулся я, опережая конец фразы.

Он засмеялся нормальным, разве что чуть надсадным смехом и потянулся ха бутылкой.

— Да, Михаил Афанасьевич во многом оказался прав, — он разлил по высоким бокалам янтарное вино, — Но не во всем. Заметьте, Владимир Сергеевич, отнюдь не во всем!

— Так редко бывает, чтобы человек оказался прав абсолютно во всем, — заметил я, подымая бокал и наклоняя голову ровно настолько, насколько испытывал к нему интерес и своего рода уважение (все-таки я крещеный человек и, вроде бы, пока не умер).

— Да. Так, пожалуй, не бывает. А если и бывает, то крайне редко. Но вот странность — именно об этом я и желал бы с вами побеседовать. О возможностях человека и о материальном, так сказать, их осуществлении.

Я пригубил вино (херес, разумеется, оказался отличного качества) и попросил разрешения закурить.

Мне были предложены сигары.

Вежливо отказавшись, я закурил свой «Донской табак» и выжидательно посмотрел на собеседника.

— Так вот. Возможности человека, надо вам заметить, дражайший Владимир Сергеевич, чрезвычайно велики. Вы, смею думать, не догадываетесь и о малой толике этих возможностей.

— Ну отчего же, — возразил я. — Наша наука, как вам должно быть известно, уже давно доказала, насколько мало и плохо мы используем наш мозг. Но, увы, она не дает практических рекомендаций по овладению остальным потенциалом.

— Не только мозгом жив человек, — дипломатичная усмешка скользнула по его узким длинным губам. — Тело, знаете ли, тоже имеет значение. Болезни, усталость, старость и дряхлость, наконец… Я хочу сказать, что иметь здоровое, сильное, не знающее усталости и практически не стареющее тело тоже очень важно. Вы со мной согласны?

Не согласиться я не мог и в знак согласия отпил из бокала крепкой терпкой влаги (неужели настоящий испанский?).

— Да, — продолжил он, также осушив свой бокал наполовину. — Обстоятельства на Земле, как вы, вероятно, и сами догадываетесь, складываются отнюдь не самым благоприятным образом. Речь, если говорить откровенно, попросту идет о самом выживании человечества.

Он быстро и внимательно посмотрел на меня.

— Вы имеете в виду атомную войну или экологическую катастрофу? — лениво осведомился я.

— И то, и другое. А также острейшую демографическую проблему, неизвестные пока еще болезни, по сравнению с которыми тот же СПИД покажется не опасней насморка, фактор Космоса, ежесекундно угрожающий человечеству и еще ряд более мелких, но очень неприятных проблем. По отдельности они не так уж и страшны, но вот в сумме…

— Простите, — я допил вино и поставил бокал на стол (он тут же долил мне еще). — Признаться, я не совсем понимаю вашу… э-э… заинтересованность в данном вопросе. Грубо говоря, какое вам дело до гибели человечества?

— Но ведь это же элементарно, дорогой Владимир Сергеевич! — воскликнул он и даже слегка всплеснул руками (лапами?).— Я, как никто другой, непосредственно заинтересован в дальнейшем выживании и развитии человеческой цивилизации, так как с ее исчезновением исчезает и смысл моего существования. Что для меня равносильно, так сказать, физической гибели, — он грустно покивал головой в подтверждение своих слов.