ЛИСТОПАД

Сызмалу, уже с тех лет, когда сознательно, а когда и бессознательно, по наитию, душою впитывал я русский язык, исконные смысл, строй и музыку его, мне удивленно, радостно и благодарно думалось о тех охотниках, бортниках, пахарях и пастырях, которые в давние-предавние времена давали названия всему тому, среди чего и чем жили, будничали. И кто-то из них впервые сказал о поле, что это «поле», о доме, что это «дом», о сохе, что это «соха», о хлебе, что это «хлеб», о березе, что это «береза». С трудом прерываю себя — так много в русском языке слов, звучных и поэтичных. И при этом я долго не знал слова «омшаник». Не довелось услышать его или вычитать. Ни разу нигде не попалось — попалось бы, я уж запомнил бы его!

И вот глубокой, но сухой и чистой, осенью сорок третьего наша часть после долгого марша лесами и болотами ранним утром вошли мы в деревушку и, ведомые квартирьерами, попрятались по избам — из этой глуши мы должны были незамеченными выдвинуться на передовую и неожиданно ударить по обороне врага. Я служил в штабе полка, и для меня, писаря и телефониста выделена была избенка, примыкавшая к опушке. На задах стоял неприметный сарайчик с дверью, подпертой колом. Пока солдаты прибирали в доме и во дворе, я стоял под деревом у воротец и держал совет с начальником разведки и офицером-связистом. Разведчик, привычно оглядывая все, что было окрест, вдруг радостно протянул:

— Гляди ты! Никак — омшаник! Его надо б разведать!

Окрик «Я те разведаю!» заставил нас обернуться: к воротцам вышел заместитель командира полка по строевой, коренастый подполковник, с виду увалень, но умный, памятливый, строгий.

— Должон я знать, кто и что в районе оперативной части? — стал объясняться разведчик.

— Это вправду омшаник! Не подходить, не лезть, не разорять — не прощу, — сказал подполковник и велел мне. — Распорядитесь поставить часового. И чтоб никто — и ни-ни! А ты, разведчик, разыщи хозяина!

Разыскивать не пришлось: из-за угла сарайчика вывернул невысокий опрятный дедок. Он сдернул с головы заячью шапку и вытянулся перед подполковником.

— Я здеся!

— Шпионишь, дед? — притворно нахмурился подполковник.

— Никак нет! Наблюдаю из укрытия. У меня тут пчелки…

Подполковник был родом их деревни, и ладно заговорил с дедком о том, что они оба хорошо знали. А я, слушая их, понял, что такое «омшаник».

Дослушать тот любопытнейший разговор мне не удалось: писарь позвал в избу. Я сказал сержанту, который командовал солдатами, поставить у омшаника часового, причем, с таким вкусом я произнес это новое для меня слово, словно примеривал его к стихотворной строчке.

В избе, вместе со связистом и разведчиком, стал к столу, на котором уже была развернута карта. Скоро к нам присоединился подполковник. Мы долго прикидывали, как нам вывести отсюда полк с наступлением темноты, чтоб до света быть на месте. Каждый предлагал свое, и обсуждение прервал замкомполка, показавший свой маршрут. Мы согласились с ним — он нашел хорошее решение. Довольный, он шутливо укорил нас:

— Это вам не на омшаник покушаться!.. Убирайте карту и придумайте, чем бы подзаправиться.

Писарь с телефонистом развязали вещмешки, на столе появились хлеб и колбаса. Разведчик снял с пояса немецкую — в сукне — фляжку.

И тут в избу вошел дедок. В одной руке нес он черепяную миску с кусками сотов, сочившихся золотистым медом, в другой — кувшин с холодной водой.

— Из омшаника? — спросил я, смакуя новое для меня слово.

— Оттудова, — ответил дедок. — Ты спробуй его, он слаще любого слова!

— Но не такого, как омшаник, — возразил я. — Ишь какое точное, сочное: «ом-ша-ник»!

А ты у нас не поэт? — усмехнулся подполковник. — Смотри, с голоду не помри, словами питаясь!

— И на вас подействовало оно — рифмуете! — воскликнул я.

Раздался смех, а дедок, выждав тишины, поддержал меня:

— Я всю жись с пчелками да медком. Знаю, что к чему. А с хлопцем согласен: хорошее слово слаще всего. Он от дедов-прадедов на всю жись твою! И не избывает!

Уцелев на войне, я потом долгие годы писал — стихами и прозой, — но ни разу не довелось мне воспользоваться тем словом, которым я обогатился глубокой осенью сорок третьего. И вот сейчас — сподобился. Звучит-то как: омшаник! Сколько всякого в нем слышится — не назвать: века за ним! Только произнесите неспешно и негромко: омшаник!