ЛИСТОПАД

Молодой лес, негустой и чистый, пологим склоном сбегал в неглубокую ложбинку. Настильные лучи раннего солнца легко пронзали листву березок и осинок и втыкались в траву. За ложбинкой угадывалась высотка — по верхушкам матерых сосен и елей.

Сюда, на этот склон рота лейтенанта Смольникова выдвинулась перед рассветом: отсюда ей предстояло выйти на рубеж атаки. Короткий, но сильный огневой удар по «фрицам» намечен на ту пору, когда они обычно пьют кофе. С первыми залпами рота поднимется и пойдет вперед, пересечет ложбинку и вслед за штрафниками ворвется в траншеи, опоясавшие высоту. Решив свою задачу, штрафники отойдут в тыл, и удерживать высоту, отбиваться от контратак врага и закрепляться будет Смольников со своими бойцами. Надо было досидеть до сумерек, когда на высоту выведут свежие силы и саперов с колючкой и минами.

Рота расположилась на травянистом склоне: кто лежал, кто сидел, кто дремал, кто тихо переговаривался о том, о сём. Многие зевали. Перед боем всегда зевается. Заразительное это дело: зевнет один, и тут же за ним — другие. Сколько не переживи атак, а от этой напасти не убережешься. Тоска, что ли, доводит до зевоты?

Смольников решил отвлечься — прогуляться по лесу, поблизости пройтись: время на это было. Неспешно пошел наискосок по склону. Трава шуршала под ногами, листва шелестела над головой. Невдалеке настороженно свистнула какая-то пичуга. Другие, если они и были здесь, на передке, помалкивали.

Пройдя немного, Смольников обернулся: бойцов не было видно, не было слышно. Внезапный шорох заставил его замереть и оглядеться. И удивиться так, как он не удивлялся никогда: возле невысокого можжевелового куста, словно возникнув из ничего, стояла девушка-санинструктор. На светлых волосах — пилотка, на плечи накинула зеленая стеганка. Юбка — в обтяжку, сапоги с широковатыми голяшками. Девушка была стройна, даже суховата, и лицо у нее было суховатое, усмешливое:

— Лейтенант, где вы раздобыли такую синюю стеганку?

— Старшина принес, выбирать было не из чего.

— Может, поменяемся?

— Поменялся бы, но моя вам будет велика, а ваша мне — тесна.

— Пожалуй, — согласилась девушка и опустила в траву санитарную сумку. — Это вы пойдете в атаку?

— Я… А вы станете поддерживать?

— Всеми силами…

Подхватив сумку за лямку и волоча ее по траве, девушка приблизилась к Смольникову, грустно посмотрела ему в глаза:

— Откуда?

— Брянский я.

— А я — смоленская, — сказала она и, переходя на «ты», отметила:

— Соседи мы с тобой, считай, земляки. Тебе сколько?

— Скоро девятнадцать стукнет…

Она повела головой, помолчала и со вздохом промолвила:

— С тобой рядом я совсем старуха — мне двадцать уже. Впрочем, ничего, — мы же не сватаемся?.. Хотя из-за твоих кудрей до всякого дойти можно! Чего это они у тебя такие черные? Аж тронуть хочется!

— Так ведь я — Смольников. Сергеем меня зовут.

— А я — Лида. Лида Гжатская — такая у меня фамилия, хотя я не из Гжатска, а из Рославля… А чего ты так уставился на меня?

Сергей смущенно потупился: с каждым мигом Лида нравилась ему все больше и больше, и все сильней сознавал он, что каждый такой миг приближает расставание.

— Глянулась я тебе? — с улыбкой спросила Лида. — Так, покуда не поздно, назначай свидание. Я серьезно: ты тоже мне глянулся.

Растерянный, он рассмеялся.

— Что с тобой? — удивилась она.

— Когда худо, я невольно смеюсь, и ничего не могу поделать с собой.

— Тут обхохочешься — дрогнувшим голосом произнесла она. — Не ко времени встретились мы с тобой, Сережа-а-а… Ну, условимся, как свидеться на этом же месте после боя. А что от него останется от того места. Да и от нас… Пока же наша батарея чуть дальше по ложбинке… Только бы время знать, когда придешь…

Синие глаза ее потемнели, фиолетовыми стали.

— Я найду тебя, — тихо пообещал Сергея. — А теперь, прости, мне пора…

— И мне… Так надеяться?

— Найду, — повторил Сергей и оглядел ее с головы до ног, точно старался запомнить ее облик.

— Ты хоть поцелуй меня на прощанье, — высоким голосом произнесла Лида…

Его бросило в жар. Протянув деревянные руки, он неловко обнял ее плечи, сбив с них стеганку. Ткнулся — лицом в ее лицо.

— Да ты нецелованный, что ли? — нежно протянула она. — Ахти мне!.. Давай я сама.

Он побагровел.

— Да не совестись ты!.. Мы на весь мир тут с тобой одни!

Она приникла к нему всем телом — грудью, животом, коленями — взяла его голову в ладони, поцеловала в губы, потом в глаза, потом снова в губы, торопливо, но крепко, и мокрым лицом — ему в грудь:

— Простится нам!.. Может, это не только первый, но и последний поцелуй в твоей жизни!.. Война-а-а!

Что-то бабье, тоскливое и бессильное, было в этом: «Война-а-а!»

Он положил руку ей на затылок:

— Чего ты?.. Найду я тебя!

И отпрянул:

— Пора мне!.. А тебя я найду!

— Найдешь?.. Найди-и-и…

Он повернулся и, не оглядываясь, пошел, почти побежал склоном, а когда дал себе оглянуться, Лиды уже не увидал. Как не было ее.

…Огневой удар был так силен, бросок штрафников был столь стремителен, что высоту взяли быстро, почти без потерь.

Рота пересекла ложбинку, поднялась на высоту, заняла траншеи, которые весело покидали штрафрники. Они и в тыл уходили стремительно, правда, не забывая пожелать бойцам Смольникова, чтоб грудь в крестах.

Высота была песчаная, с непрочной дерниной, усеянной сосновыми и еловыми иглами. Осваиваться в траншеях пришлось под огнем: «фрицы» опомнились и лупанули по высоте из пушек и тяжелых минометов. Вместе с осколками летели ветки и щепки. Скоро немцы и в атаку бросились — на правый фланг. Смольников побежал по траншее в ту сторону. Под рослой сосной разорвался снаряд. Горячей волной кислого воздуха бросило Смольникова на край траншеи — удачно кинуло — сосна рухнула совсем рядом, не задев его. Сергей мгновенно вскочил на ноги, поправил на голове пилотку — она чудом удержалась! Тряхнул головой и сказал Лиде, словно она могла слышать:

— Цел я, цел!

Весь день — до сумерек — «фрицы» обстреливали высоту, атаковали ее. Рота несла потери, но держалась. Комбат подбросил резервный взвод, но и в том взводе потери росли.

Лес на высоте был порублен артиллерийским огнем. Траншеи осыпались и обмелели — на колени став, не спрячешься.

Связь то и дело рвалась. Как только ее восстанавливали, комбат начинал давить:

— Еще чуток постой там, вот-вот сменим тебя.

— Кого смените? — не удержался и спросил Смольников.

— Тебя со всей твоей ротой. Смотри, чтоб все уцелели, — печально уточнил комбат. — Да и сам — будь. Пока ты есть, есть и рота.

«Фрицы» атаковали и слева, потерпев неудачу, стали жать по центру.

Они накапливались под высотой — там появились самоходки, и огонь оттуда заметно усилился: чего-чего, а снарядов у них было в избытке.

Смольников взял в левую руку пистолет, в правую — нож, который сохранился у него с той поры, когда он, придя в полк, недолго заменял раненого командира взвода пешей разведки.

— Ну, Антон, — сказал он замполиту Луганцеву. — Иди на правый фланг, чтоб там нас не застали врасплох, а я тут сам!

— Я их там всех в плен возьму, — заверил Луганцев — замполит любил пошутить. — Бывай.

«Лида, или-или…» — это все, что Сергей успел подумать, после того, как Луганцев, пригнувшись, побежал по траншее.

Снаряд разорвался перед траншеей. Сергея кинуло на спину. Он подхватился, увидел, что впереди и внизу медленно поднимается ствол самоходки.

Второй снаряд разорвался ближе. В лазах Сергея поплыли беззвучные цветные круги, тут же вытесненные немой чернотой…

Было больно, очень больно было.

Он понял, что лежит на столе. Над головой что-то сверкало на сером. Над ним склонились девушки с белыми масками на лицах. Они разрезали на нем одежду и просили немного потерпеть. Одна из них прижимала к груди его голову. Он всмотрелся в девушку: нет, это была не Лида. Поискал средь других, но и средь других Лиды не было. Сцепив зубы, он мычал. Будь здесь Лида, он сказал бы ей, как ему больно, и стало бы легче. Скоро на лицо ему положили что-то мягкое, и боль стала проходить, и мысли вяло смешались.

Очнулся он в узкой комнате, на кровати у окна. Тело его тупо ныло, в голове стоял звон. Взгляд трудно было остановить на чем-нибудь одном Иногда он слышал женские голоса, видел женские лица. И тут он Лиды не заметил, хотя искал ее, все время искал. Однажды показалось, что она стоит к нему боком, он позвал ее.

— Нет, меня не Лидой зовут, — донеслось издалека.

Он не поверил, хотел переспросить, но вдруг забылся…

Его мерно покачивало. Доносился глухой стук — на него в том же ритме отзывалась боль.

Долго пытался понять, где он? Грузная женщина смачивала ему губы ваткой с водой. Она и не могла быть Лидой. И ладонь, которую женщина прикладывала ему ко лбу, была пухлой, не Лидиной.

Он и эту женщину хотел попросить: найдите и позовите Лиду.

Однако она не слышала его. Стоило ему пошевелить губами, как женщина прикладывала к ним мокрую ватку.

Скоро он решил, что теперь-то отыщет Лиду: в тесную комнату с полками, в которой он покачивался под частый стук, набились люди в белых халатах — в большинстве женщины. Они переглядывались и переговаривались. Он не слышал их голосов, и чудилось, что они зевают. В глазах их было что-то тревожное. Он оглядывал лица, в основном, молодые, оглядывал, быстро уставая и, наверное, отключаясь, хотя надо было сосредоточиться и найти ту меж ними, которая была Лидой.

Его стало бросать то в жар, то в холод, глаза застил пот. Боли он почти не чувствовал — она слабела, а вот в груди стало давить.

А людей становилось все больше, и все трудней было искать Лиду.

Ему было уже так легко, что он мог коситься взглядом на дверь: ждал, что в нее втиснется и Лида. Она склонится к нему, возьмет голову его в ладони, поцелует его сухими губами. Только надо было ждать и высматривать, но он перестал чувствовать постель под собой, лица людей расплывались, надвигалась мгла, она покачивалась, и он покачивался вместе с нею — невесомый, и откуда-то издалека ударили настильные лучи…

Если бы Сергей отыскал Лиду, он бы выжил, но отыскать ее он не мог: ее самой не было в живых.