ЗАМЕТКИ ПРОВИНЦИАЛА

Утром в автобусе, набитом по самую крышу, постоянные конфликты: «Уберите свой локоть, он мне прямо в живот давит! — А как же мне держаться? — Но стоять же невозможно! — Имею право стоять, как мне удобно». И т.д. Общественный транспорт — единственное место, где многократно обманутый государством и прочими жуликами народ, еще в состоянии как-то побороться за свои права. Причём, себе же в ущерб.

Да, мы живём не так и могли бы сделать многое из того, что не успели, если бы не занимались чем-то ненужным и неважным. Но с другой стороны, если б мы не занимались этим ненужным, но сделали бы кое-что из того, что не собирались, но сумели совершить, и что тоже потом оказалось важным. Неисповедимы пути Твои…

Когда же, наконец, будет хоть какая-то видимость порядка у нас в стране? Поднимитесь в любом многоквартирном доме с первого до девятого этажа, оцените «порядок» на площадках мусоропровода, а ведь на каждую приходится всего-то восемь семей. А сколько народа во всём нашем государстве?

В одном из рассказов Борхеса расстреливают поэта, который задумал и начал уже прекрасную поэму, и тот мысленно взмаливается, чтобы Господь позволил ему довести начатое до конца. Совершается чудо, время для всех, кроме поэта, останавливается, вылетевшая из ствола пуля застывает в воздухе, и так до тех пор, пока тот не ставит мысленно последнюю точку в своём творении. Поэт умирает с сознанием, что исполнил предначертанное. Мне всё время что-то мешало в этой концовке, наконец, понял: ведь сочинённая поэма не была записана, она была создана лишь в голове автора. Её никто никогда не прочтёт, она погибла вместе с ним. Знаю, существуют теории, гласящие, что произведение искусства, равно как и открытие, не следует овеществлять, опубликовывать, достаточно факта их свершения в голове автора. Спорить не берусь, но если бы всё было действительно так, мы не слушали бы музыку, не читали стихи, не плакали бы пред Венерой Милосской и вообще всё ещё жили в каменном веке.

К принципу невоплощения примыкает и призыв Чжуан-цзы: «Стремиться оставить след, память, значит мыслить на уровне изменений, уходить от жизни, думать о смерти. Признак настоящей жизни… настоящего искусства — бесследность.» Опять — тот, кто знает — не говорит… И нашу современницу Цветаеву посещали подобные мысли:

А может, лучшая победа

Над временем и тяготеньем —

Пройти, чтоб не оставить следа,

Пройти, чтоб не оставить тени

На стенах…

Слава Богу, что посещали её подобные настроения ненадолго, тому свидетельством оставленные нам ею прекрасные стихи. Самим фактом своего существования искусство отрицает «бесследный» подход к жизни и творчеству.

У соседей на стене висит фотография внука, пацана лет восьми. Чувствуется, что весёлая гримаса только-только сошла с его лица, где-то в уголках глаз затаился её лукавый след и в коварной серьёзности физиономии так и читается: «Не верьте, я совсем не такой! Меня поймали, связали, усадили и умолили хоть секундочку посидеть спокойно». Армяне недаром говорят: «Тихий ребёнок — больной ребёнок».

Сейчас хозяева дома уже умерли, внук стал взрослым, а мальчишка с фотографии всё глядит, правда, уже на квартирантов, и на лице его появилось удивление.

Уж и не припомню, кто из знаменитостей сказал:

«Если бы я мог начать жизнь сначала, я не знал бы слова «неудобно». Понять можно. Мне сразу вспомнился главный герой из «Островов в океане» Хемингуэя, всегда принимавший гостей на втором этаже своего дома. Когда посетитель его утомлял, он предлагал спуститься вниз — выпить чего-нибудь (кто ж откажется?) а потом со словами: «Ну, мне пора давать телеграммы», — прощался с гостем и поднимался наверх. Как часто приходилось мне жалеть, что живу не в двухэтажном доме! Но потом с ужасом осознал, что и у моих друзей дома тоже отнюдь не двухэтажные. С тех пор стараюсь об этом не забывать.

Недавно понял, как же я на свой счёт обольщался! Из книги А. Мариенгофа «Мой век, мои друзья и враги» — Эраст Гарин весной, в разлив рек, двадцать дней добирался до сосланного в Томск Н. Эрдмана. Выпили, поговорили, потом Гарин увидел за окном гидросамолёт и через час улетел. Через три года уже в Москве Эрдман спросил его, почему он так быстро улетел?

— Да мне показалось, что я вам помешал: на столе отточенные карандаши лежали, бумага…

А добирался — двадцать дней.

В соседнем доме почти у дверей квартиры убили очередью из автомата директора кладбища и его телохранителя. Нынче рядовое явление. А стало оно возможным не только благодаря дикому капитализму эпохи накопления капитала, как нам объясняют умные люди при власти, но и обстрелу средь бела дня на глазах у всех здания Верховного Совета. После этого и началась нескончаемая серия хладнокровных заказных убийств: власть создала прецедент, более того — показала пример.

У каждого человека, говорят, есть талант. Наверное, действительно, так, но вдобавок не мешало бы ещё каждому отыскать этот свой талант, поскольку громадное большинство просто не ведает, каким именно талантом обладает. Гейне писал, что каждый человек — это целая вселенная! Вот умер сосед — пьяница, пренеприятнейший тип, а тоже, выходит, задумывался безмерным, как вселенная. А сколько ежедневно исчезает таких нереализованных талантов, неосуществлённых, унылых и мрачных вселенных? Чудится мне, что предназначение людей с подобной судьбой — быть чьими-то предтечами, участвуя в какой-то неведомой системе отбора. Когда я прочёл в «Мастере и Маргарите» — «Как причудливо тасуется колода», — не мог согласиться с этим сравнением. Ведь в колоде тасуются одни и те же карты, а тут совершенно разные люди, одни умирают, другие рождаются. Потом дошло: люди-то хоть и разные, но такие же, как и прежде — нет качественных изменений. Как тут не вспомнить парменидовское: «Движенья нет»? Может быть, чтоб как-то ускорить столь затянувшийся процесс улучшения человека и пришлось Спасителю спустится на землю и погибнуть за нас?!

С отвращением читая жизнь свою, задумываюсь — стоило ли?

Российское наше гостеприимство общеизвестно, гостей из чужих краёв привечаем и принимаем с почётом. Понятно и то, что при этом не хочется нам пред ними ударить лицом в грязь, но к стыду нашему, до чего же выходит всё фальшиво и показушно, будто идёшь по нашей главной улице: фасады сияют, а с другой стороны — трущобы. Да, Россия — страна фасадов, это еще в 19-ом веке заметил один умный иностранец. С незапамятных рюриковских времён выяснилось, что без варягов нам — никуда! А с бурных годков Петра и вовсе повелось — что из-за границы, то и хорошо: там все без бород — и мы тожеть, там трубки все курят — и мы могём… а что грязь наша рассейская как была, так и осталась, так это ж заморским гостям сразу не приметить. При Сталине ещё почище изобрели: конституцию такую сочинили, что куда ни кинь — самые мы прогрессивные и человечные, но только это всё для витрины — для купцов заезжих, а для своих — такие законы, что лучше и не вспоминать! Сейчас, правда, и у нас демократизация идёт (в народе говорят, что демократия от демократизации отличается так же, как канал от канализации), равняемся на Декларацию прав человека, прописку, к примеру, отменили. Законом. И слава Богу! А в газете читаю: «В ряде районов прописка ограничена…» Такая уж видно наша планида эфемерная: то призрак к нам из Европы забредёт, то теперь вот тень гения всех веков и народов преследует. Никуда мы от неё, прописки родимой, не делись, только название ей поменяли. Не можем без неё? Ну, так и оставьте, пока не можем. Так нет же, всё для гостей иноземных стараемся. А ведь сам себя уважать не будешь, от других тем более уважения не жди.