ЗАМЕТКИ ПРОВИНЦИАЛА

А много позже, году в 1962-м, произошло вот что. Купил отец, возможно с первой полученной пенсии, шикарный по тем временам макинтош и перед каким-то праздником отправился в нём да серой фетровой шляпе в школу. Пацаны на школьном дворе увидели его да как закричат, — Хрущёв идёт! Хрущёв идёт! — и к директору. А отец тогда уже действительно был немного полноват и в новом парадном облачении несколько смахивал на нашего дорогого волюнтариста. Пожалуй, это был в его жизни единственный случай, когда судьба в лице народной молвы так высоко его вознесла.

Под какой-то юбилей выдали в школе премию и отец загулял: купил на толкучке баян и самоучитель игры на нём. И выучился, причём не только сам, но и меня «дотянул» до «Карело-финской польки» и вальса «Над волнами». Ноты новомодных песенок: «Подмосковные вечера», «На побывку едет молодой моряк» и пр. приобретались тоже на толчке, переписанные красивым почерком (какая там множительная техника!) по рублю за экземпляр (до 1961 года, естественно). Из-за этого баяна мать с отцом недели две не разговаривала. — Столько денег потратил! И на что?!

О, женщины, женщины! Обойтись без них так же трудно, как и… но это, кажется уже кто-то говорил задолго до меня. Отец воспринял бойкот философски и со свойственным ему юмором, — И что она такая вредная стала? Как женились, такая весёлая была… А я был как цветок, это она меня загубила!

А столь желанная мамой польза от приобретения этой совершенно ненужной вещи всё же была обретена, отец благодаря баяну стал вести в своём классе уроки пения.

Мама же, видно и правда, была в молодости весёлой, хотя кто в эту пору бывает грустным? Она до старости сохранила склонность к розыгрышам и разным безобидным авантюрам. В детстве, по её рассказам, переодевалась в мальчишку и заправляла турусы на колёсах тем ухажёрам старших сестёр, которые им не нравились, чтобы отвадить. Женихи, скорее всего, догадывались и подыгрывали ей, но полученную информацию учитывали: отрицательный результат — тоже результат.

Григориополь, город, где жила мамина семья, был чем-то вроде небольшого Вавилона, столько всего было в этом котле намешано: русские, украинцы, молдаване, евреи, гагаузы… И дома у нас, в Ростове, звучали отзвуки этого интернационала: вместо слова «беспорядок» говорилось «гармидор» или ещё того заковыристей «рейвах», чердак именовался «горище», выражение «не заметено» превращалось в «не замитано» и так перечислять можно было бы долго. В том случае, когда нам с братом не следовало что-то понимать, родители переходили на молдавский, но и мы приноровились и знали уже, что «лакулкат» означает спать, а «ламынкат» — есть. И сейчас помню румынско-русскую билингву, которую часто повторяла мама: «кинули — собака, сосуит — полезла, ла фэрясты — на окно, амынкаты — съела, лапти (а может — лакти) — молоко». А за коронную мамину фразу, — Я не имею что одеть! — в любом одесском дворе нас признали бы своими.

Возможно за это, а ещё за то, мать по привычке демонстрировать, что мы — безбожники, а отец просто из природного трудолюбия, на Пасху, Троицу и другие религиозные праздники работали по дому и не отмечали, как все, соседи между собой называли нас ласково жидами. А я так и не прочь, чтобы во мне оказалась толика этой крови — не самая глупая нация. Хотя, возможно, во мне так оригинально проявляется антисемитизм. У Черчилля как-то спросили, — Как у вас в Великобритании с антисемитизмом?

— У нас его нет, — ответил премьер, — так как англичане не считают евреев умнее себя. — Здорово отбрил, недаром Нобелевский лауреат в области литературы. Только следовало бы добавить, что давненько, ещё в 1290 году английский король Эдуард I всех имеющихся в наличии в стране 16 тысяч евреев погрузил на корабли да и отправил во Францию — с глаз долой. Ну, да это так, к слову.

Отношение к религии у наших родителей было более, чем прохладное, до самой смерти не слышал от них ни слова на эту тему. Правда, отец как-то обмолвился, что «что-то там всё же есть, наверное, бывало на войне — справа убили, слева убили, а я целёхонек». Но потом сразу же оговорился: «Впрочем, те, кто был справа и слева, вряд ли со мной согласятся».

Мама закончила свою педагогическую карьеру школьным библиотекарем, на учительство у неё уже не хватало нервов. Я очень любил атмосферу её (да и вообще, любой) библиотеки, обожал возиться с книгами. Мне всегда там было хорошо, как, впрочем, и сейчас. Знал, где что лежит и где схоронено самое-самое — Буссенар, Хаггард, Майн Рид и т. д. Дома у нас тоже была библиотечка, так что читать я начал рано, лет в пять. Тогда же и в районную библиотеку записался, хотя поначалу меня туда никак не записывали, не верили, что такой шпингалет читать умеет. Я навсегда запомнил две первые прочитанные мною книжки: «Экскурсия в зоологический сад» и на украинском языке «На полюваннi» (На охоте). Самое удивительное, что они каким-то образом, это после стольких-то переездов, сохранились и сейчас лежат передо мной. Издательство «Культура», «Киев — печать», 1928 год.

Сейчас читать не модно. Факт, с моей точки зрения, прискорбный. Мало того, сейчас, по-моему, и гулять не модно: я живу в 160-квартирном доме, но детей на улице практически вообще не вижу — все сидят за компьютерами. Что ж, у каждого времени — свои песни. У нашего, очевидно, они поются голосом Масяни.

Рос я, говорят, послушным, но, видимо, слава Богу, всё же в меру, потому что, помнится, по примеру старшего брата отжимал отвёрткой дверцу книжного шкафа и извлекал оттуда запретную литературу — «Королеву Марго» и тому подобное. Ещё о послушности, вернее, об умении держать язык за зубами. Первой моей учительницей до окончания 4-го класса была моя родная тётя. Мне строго настрого приказано было об этом никому не говорить. И я в самом деле — никому. Штирлиц! Когда уже перешёл в 5-ый класс, я на этом деле даже поднажился, поспорил с одноклассником на шоколадку, что подойду к Елене Георгиевне и назову её — тётя Лена. Так что и в послушании, оказывается, можно найти хорошие стороны.

Вообще, школ в моей жизни более, чем хватало. Первые 4 года я отучился в железнодорожной школе № 2, но она была восьмилеткой. Пришлось переходить в железнодорожную школу № 3, где работала мама. Доучился до 9-го класса — и эту сделали восьмилеткой, а срок обучения увеличили до 11 лет. Перешёл в школу № 81, одиннадцатилетку, проучился там полгода и перешёл в вечернюю школу № 23, расположенную в том же здании, где учился первые 4 класса начальной школы. В результате я завершил образование за 10 лет (в вечерней ещё учились 10), а мои сверстники, оставшиеся в дневной — за 11. Вожделенный год выгадал, в институт поступил и в армию не попал, а заодно и число своих однокашников учетверил. Хотя, честно говоря, увеличение количества сокамерников не облегчает тюремную жизнь.

Вернёмся к книжной теме. У дедушки Георгия, священника, была хорошая библиотека, размётанная, в конце концов, революционными ветрами. Кое-что оставшееся дети поделили. У нас дома был 3-ий том Байрона, 1-ый Брэма, несколько томов Шиллера, зато все тома Мольера и Шекспира, «Мифы древней Греции» Куна и «История святейшей инквизиции» в 4-х томах. Всё это — солидное, шикарно переплетённое, на веленевой бумаге, с иллюстрациями — гравюрами и, естественно, i, ъ и ять. С этих книг и началось моё знакомство с мировой классикой. Классе в 6-ом я одолел «Дон-Жуана», покорившего меня музыкальностью перевода, прочёл комедии Шекспира. Зато его сонеты, переведённые прозой, совершенно меня не заинтересовали.

Однажды, приводя книги в порядок, что было моей обязанностью, наткнулся я на общую тетрадь, принадлежавшую некогда старшей двоюродной сестре. Там было всё, что совершенно необходимо человеку в 13 лет: стихи, песни, афоризмы и прочая белиберда. Разумеется, наличествовали и два евангелия блатного мира: «Гоп со смыком» и «Мурка». Основной же принцип для включения в этот свод песен и виршей, как я понимаю, был таков: максимум экзотики и р-роковых страстей на минимум объема. Обязательные действующие лица: красавицы, ковбойцы, парни с заграничными именами Джон, Гарри и т. п. Эпоха 30-х годов 20-го века.

Несколько примеров, застрявших в памяти. Первый:

А в диких джунглях там, где протекает Амазонка,

Где сладкий финик и раскидистый банан,

Где юный маврик обнимает мавританку,

Живёт гроза лесов, свирепый ягуар.

То, что Амазонка с финиками и мавриками как-то не очень стыкуется, пусть вас не смущает, зато красиво. Вторую песенку, я, помнится, встречал в книге Беляева «Старая крепость». Начинается так:

В жаркой пустыне юга,

Там, где не свищет вьюга,

Жил-был испанец,

Джон Грей, красавец.

Понятное дело, ежели испанец, то, конечно же, Джон да ещё и Грей, самые что ни на есть испанские, что имя, что фамилия. А дальше идёт такое, за что по тем временам вполне можно было схлопотать статью за растление:

Рита с красоткой Нелли

Пленить его умели,

Часто он клялся

В любви обоим.

Это ж чистой воды группенсекс. А в конце, вообще, блещет сталь, т. е. начинается поножовщина.