ЗАМЕТКИ ПРОВИНЦИАЛА

Слава, если использовать терминологию торговли, товар всегда сопутствующий, т. е. сама по себе, без чего-либо тобой совершенного, не приходит. Но в то же время — сопутствующий — не всегда. «Великие души остаются незамеченными», — писал Стендаль.

Прочёл у Льюиса Кэрролла правило для джентльменов: «Не стремитесь победить в споре, если даже можете, оставьте последнее слово за соперником, хотя у вас есть, что сказать», и стало не по себе. Сразу вспомнилось даосское: «Мудрый побеждает неохотно», потом опять же Лао Цзы: «Тот, кто знает — не говорит, тот, кто говорит — не знает». Надо же, две такие разные культуры пришли к одному и тому же. Но мы пока не в состоянии, к сожалению, оценить всей мудрости этих принципов, поскольку воспитаны на примере заведующих истиной Белинских и Ульяновых, на издевательском, презрительном отношении к не нашей точке зрения.

Вспомним совсем недавние жестокие и бесконечные споры на кухнях в поисках истины. Вообще эта категория требует совершено особого разговора. Но что же, в конце концов, выяснилось? А то, что никакая истина, оказывается, в спорах не рождается, ищут её в глубоком одиночестве. Спорили же так потому, что ничего, кроме этого, не оставалось, на любое действие были запреты, рогатки… Да и на споры вне кухни — тоже. Самое парадоксальное, что легче, вроде бы, было тем, кто занимался искусством, им от государства для самореализации не нужно было ни специальной литературы, ни оборудования — только совесть и талант. За что и страдали.

У существительных бывает время. Например, существительное «счастье» имеет только прошедшее время и будущее, «мечта» — только будущее.

Любовь. Вот уж о чём столько написано, спето, сказано!.. Как будто в самом деле можно этому чувству дать какое-то определение. Но ведь только невозможного и стоит желать. В свое время мне очень понравилось, как сказал Драйзер: «Любить — это испытывать в ком-то необходимость и эту необходимость любить», возможно, из-за изящной закольцованности мысли. Потом, было дело, сам дерзнул, хотя и понимаю, что формулировка выдаёт её автора с головой. По-моему, любить — это желать кому-то счастья больше, чем себе.

Пусть священнослужители меня простят, но мне кажется, что самые большие грешники на свете, если следовать христианской доктрине, это монахи, как раз те, кто денно и нощно молятся за нас, грешных. Что есть грех? Это преступление нравственного закона, причём не только на деле, но и в мыслях. На 30-м Вселенском соборе было решено, что плотский грех — прощается, а грех души губит безвозвратно. Могут возразить, что это относится лишь к католической церкви, может и так, но помнится, одна мудрая особа духовного сана насчёт различий в конфессиях выразилась следующим образом — «Наши перегородки до неба не доходят». — Да пусть даже решение собора нас и не касается, все одно ведь — грех есть грех. А чем большее число ограничений накладывает на себя человек, тем больше у него возможностей их преступить. Каково же берущим на себя столь непосильную ношу монахам и отшельникам?

4 октября 1993 года. Стрельбу из танков по зданию Верховного Совета в самом центре Москвы показывает телезрителям всего мира, в том числе и российским, американская компания Си-Эн-Эн. Куда же наше телевидение запропало? Не думаю, что работники его отказались от такой возможности по этическим соображениям. Хотя, давайте вспомним, когда-то мы ходили в кино и в театр специально настроившись, смотрели там, как люди понарошку убивают друг друга, переживали, случалось и плакали. Потом то же самое стали спокойно глядеть, не выходя из дому — по телевизору, сидя в кресле, в халате и жуя котлету. В эти дни нового Октября мы всё так же, не выходя на улицу, следуя за бесстрастным оком телеобъектива, следили, как люди убивают друг друга уже по-настоящему. Что может быть страшнее и безнравственней? Но куда деваться, если всё это действо было задумано, как публичная казнь, на коей в обязательном порядке должно присутствовать много зевак? Ведь эти толпы зрителей (в том числе и теле, разумеется) были заложены в сценарий.

Верлибр, особенно русский, очень тонкая вещь, несмотря на кажущуюся легкость и простоту. Он сравнительный новичок для нашей литературы, одна из причин — отсутствие в русском языке постоянного ударения, как например, во французском — на последнем слоге или в польском — на предпоследнем. Нервная ткань стиха, не скрученная смирительной рубахой ритма и рифм, столь привычной для нашего уха, лишается магии, создаваемой повторами звуков и грозит распасться. Чтобы стихи не расползались в прозу, необходимо идеально точно выверять каждое слово. Поэтому в верлибре практически не должно быть лишних слов, всегда имеющихся в рифмованном стихотворении.

Какие у детей большие, широко раскрытые глаза, им всё хочется увидеть, узнать, им всё в новинку. У взрослых — глаза-щелочки: насмотрелись уже, наузнавались… Но таится все же в них коварный прищур надежды: хоть и не шибко жизнь хороша, а несмотря ни на что, вот так бы всё жить и жить и никогда не умирать. Еще одна вечная мечта человечества.

У меня к бессмертию относительно спокойное отношение. Ведь под ним мы понимаем не бессмертие души (если всё же таковая имеется), а вечность всего того, что составляет наше человеческое «я» — души и тела. С потерей тела, пусть даже душа и переселяется в другую оболочку, это уже не я, так как новое сочетание моей души и другого, чужого тела, вызовет к жизни другое «я», иную личность. Поэтому и надежда на другие, будущие жизни, даже если они и правда возможны, с моей точки зрения, неправедна. Дай нам Бог хотя бы единственную жизнь прожить достойно.

По свидетельствам современников, писатель Федор Сологуб позволял себе сомневаться в том, что умрёт, о бессмертии мечтали Лев Толстой, Бунин… Очевидно, люди, достигшие славы и уверовавшие в свое величие, в чем-то раскрепощались и бывали более откровенны, чем простые смертные. Ведь страшатся смерти все, просто об этом не принято почему-то говорить. Я не верю, когда говорят: «Я смерти не боюсь», этот человек просто думает, что не боится. Как-то, давненько уже, прочел я, что бывший чемпион мира по шахматам М. Ботвинник собирается создать машину для игры в шахматы, действующую не по принципу пересчёта вариантов, а по определенному алгоритму. «Я так (то есть, по этому алгоритму) думаю», — заявил Ботвинник. Михаил Таль очень интересно прокомментировал это заявление: «Это Ботвинник думает, что он так думает». Добавить здесь нечего. Страх перед смертью заложен в нас вместе с инстинктом самосохранения и избежать его не дано никому.

В свои сорок я вдруг задумался, сколько же мне отпущено? Геронтологи утверждают, что не больше, чем моему отцу, а он прожил 77 лет, правда, закваска у него была ещё дореволюционная, ведь родился он ещё в 19 веке — в 1897 году. Посему семь лет отбрасываем, остаётся 70. Если вспомнить, что в Библии говорится, будто 70 лет — возраст праведников, то для меня и это чересчур много. Но если даже и 70, умножим оставшиеся 30 на 365, получается 10 950 дней. Всего-то?! А сколько из них я растранжирю, как и прежде? И ведь это ещё в лучшем случае, ежели не случится болезни, несчастья (не приведи Господь), да мало ли чего ещё… Боже ты мой, и подумать страшно!

Наверное, два высказывания: «Познай самого себя» и «Помни о смерти» вобрали в себя почти всю мудрость, отпущенную для познания человеку.

Донельзя умиляет меня выражение «по-своему прав» своей всепримиряемостью. Всем оно удобно, как мягкое кресло. Так, увидев в небе самолет, один скажет: «До чего же удобная штука, сел — и через час за тридевять земель!» Другой воскликнет: «Ах, как красиво! Сбылась вековая мечта человечества: люди летают, как птицы! И даже быстрее». Третий, глядя на белую дорожку позади самолёта, усмехается: «А топлива сколько эта птица жрёт?! Не напасёшься». И ведь каждый по-своему прав.

Бывает, спрашивают, откуда берутся темы для стихов? Всегда по-разному. Однажды, например, пришел ко мне коллега и говорит: «У моей племянницы день рождения, ей исполняется восемнадцать лет, учится в РИСИ, не сдала зачет по физкультуре, сейчас будет сдавать теормех, живёт в общежитии. Напиши поздравление в стихах строчки в четыре про всё это» — Я в ответ: «Как же я это в четыре строчки умещу, ведь ты мне на полстраницы наговорил?» Потом все-таки попробовал, в двенадцать строк уложился. Заказчику мой опус не понравился и листок с моим творением остался у меня. Потом как-то перечитал — похоже на стихи. «Когда б вы знали, из какого сора…» Хотя, конечно, по большому счету, какие это стихи? — Версификации. Уж ежели Бродский называл свои стихи — стишками?..