ЗАМЕТКИ ПРОВИНЦИАЛА

(Заметки, эссе)

ЗАМЕТКИ ПРОВИНЦИАЛА

Оставить комментарий

Говорят, по кладбищу, по его состоянию, можно судить о культуре народа. По отношению к смертной казни — тоже. Раз уж мы пытаемся поднять нравственный уровень общества, опираясь на религию, вспомним Священное Писание: «И как хотите вы, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними» (От Луки 6:31). На бытовом уровне отсюда следует, что на хамство в ваш адрес надлежит отвечать как можно более вежливо. Во-первых, такой ответ огорошит и заставит задуматься вашего обидчика, во-вторых, и это главное, отвечая хаму в его же манере, мы уподобляемся ему, за что ж тогда на него оскорбляться? Не пользоваться же, в самом деле, детским принципом «а он первый начал»? Лучший способ оборониться от обиды — это не уподобиться обидчику — так полагали ещё во времена, когда не слышали о Новом Завете. Марк Аврелий, например.

Перенося смысл евангельской заповеди на отношения «общество — преступник», получаем искомый ответ.

— А как же «око за око»? — возразит какой-нибудь эрудит. Но это — Ветхий Завет, это ещё иудаизм, не христианство. Уже Тертуллиан полагал, что предпочтительнее, чтобы у человека кровь приливала к щекам, чем она была им пролита… Классик юридической мысли Чезаре Беккариа тоже считал, что «смертная казнь бесполезна потому, что даёт людям пример жестокости».

Основной аргумент сторонников смертной казни: «А если он вашего родственника, ребёнка убил, так что — пусть живёт? Вас бы на это место!» Вот именно — нас бы. И на ЭТО место. А то ведь все эти ужасные непоправимые ошибки, из-за которых гибнет столько невинных людей, случаются с кем-то, а с НАМИ никогда и ничего подобного произойти не может. Особенно при известной всем безупречной работе наших правоохранительных органов! Те же, кто подозревает о подобной возможности, вроде и понимают всё, и соглашаются, но… Тюрем не хватает, денег на содержание заключённых нет. Легче убить.

На встрече с поэтом, членом Союза писателей, ещё во времена СССР, молодой литератор поинтересовался, что тот делает с черновиками? — Как что? Выбрасываю, — удивился поэт. Задавший вопрос усмехнулся, видимо считая свои черновики достойными изучения потомками, подобно пушкинским. В отношении виновника этой встречи уместней был бы вопрос, — Что вы делаете со стихами? — Очевидно, понимая это, тот же парень спросил, — Скажите, а вам не стыдно, что вы — поэт?

Не помню, что уж там член Союза ответил, но я, примерив вопрос к себе, покаялся. Потом, правда, вывернулся, меня, мол, это не касается, поскольку писания мои всегда были только увлечением, а не средством к существованию. А термин «поэт» мне всегда казалось совершенно невозможным употреблять, говоря о себе. Р. Фрост говорил, что сказать «Я — поэт» — всё равно, что сказать «Я — хороший человек». — Согласен. Многих, однако, подобные надуманные сложности не смущают, научившийся кой-как рифмовать слова объявляет себя поэтом; а частенько, что уж там мелочиться, и гением. Вообще на ниве версификации для множества её оратаев от понятия «поэт» до понятия «гений» — шаг ступить. Прозаики народ посерьёзней, но и тут не без сложностей. Все понимают, что не всякий, кропающий стихи, поэт, отчего тогда любой, пишущий не стихи, называется прозаиком? Или бескомпромиссный принцип господина Журдена: «что не стихи, то проза», всё ещё в действии и позабыты мучения над словом, ритмом фразы и прочее Льва Толстого, Гоголя и многих, и многих других? Темна вода во литературных облацех.

Один мужчина жалуется другому: «Пока подружишься с кем надо, столько времени и сил уйдёт!.. Хорошо женщинам, отдалась — и уже друг!» Это ж надо, ещё и усилий человек никаких не приложил, а уже жалеет. И ведь не на абы кого, а на кого НУЖНО. А насчёт прекрасного пола этот господин, по-моему, сильно преувеличил. Всё-таки не все его представительницы настолько оправдывают это лестное для них определение, чтобы подобным путём с лёгкостью приобресть друга. Я всегда с некоторым (прошу прощения у милых дам) злорадством представлял, как к гордецу Байрону, весьма опрометчиво пожелавшему в одном из своих творений «поцеловать весь женский род в одни уста», влекутся толпами косые, хромые, старые и безобразные, дабы слиться в те самые единые уста, поцелуй коих столь желанен поэту.

Но в нашей стране права обоих полов, слава Богу, равны. И статью, смущающую всемирное сообщество, из Уголовного кодекса убрали, и пишут теперь обо всём свободно: Верлен — Рембо, Дягилев — Нижинский и т. д. Кто же и вышеупомянутому кандидату в чьи-то друзья мешает попытать счастья и пойти к цели столь лёгким путём?

Поражаюсь, как вообще могла возникнуть гениальная догадка о Боге, догадка, столь предельно полно удовлетворяющая условиям знаменитого принципа «бритвы Оккама» (был такой английский монах в 14-ом веке), гласящего примерно следующее: для объяснения какого-либо явления следует принимать минимальное число допущений.

Понимаю, достаточно легко осознать всю микроскопичность нашей планеты, глядя на неё со стороны, из космоса, соотнося с окружающими её безднами и не пытаясь уже задаваться наивным вопросом, — Откуда и куда? — Но — в замкнутом круге сверхприземлённого быта: поле, хата, сарай, скотина, грязь?.. Недаром Лаплас «не видел необходимости в ЭТОЙ гипотезе». Я, например, не ощущаю, что «в деревне Бог живёт не по углам, а всюду», хотя давно уже сказано, что дух веет, где хочет. Гораций считал, что отгоняют заботы и, осмелюсь добавить, позволяют мыслить о вечном разум и мудрость, а не какая-нибудь местность. Просто средь созданных Творцом лесов и полей много легче догадаться о Его долженствовании, чем среди бетонных бараков и ржавых гаражей, построенных человеком.

Подтолкнуть к мысли о Всевышнем могло также не столько непонимание сущности природных явлений (Deus fecit timor — Бога создал страх), сколько вполне понятное желание переложить на кого-нибудь ответственность за свои грехи, неудачи, лень и т. д. Более же всего обязаны мы появлению вышеупомянутой догадки страху перед смертью и извечной тяге человека к чуду, к тайне. Материализм же — материя скучная и никаким тайнам места не оставляет.

С каждым совершённым делом: затопил ли печь, написал ли стихотворение, мы теряем частицу себя, постепенно растворяясь в окружающем мире. Отдача эта никак не обедняет нашу жизнь (что ты спрятал, то пропало, что ты отдал, то твоё) и не укорачивает её, я имею в виду сам процесс отдачи, а не время, израсходованное на него. Можно иметь много и быть не в состоянии отдать. Но в самом конце, когда мы мним, что многое ещё сможем, а Он знает, что — уже ничего, мы исчезаем и растворяемся в мире в полном смысле слова, становясь частицами воды, травы, воздуха… глиной Хайама и пылью Бродского. Кто-то сорвёт травинку и с её запахом в голову ему придёт то же, что когда-то тебе. Недаром говорят, что идеи носятся в воздухе. И понимаешь, наконец… нет, ощущаешь каждой клеточкой, что нет и не может быть ничего нового под солнцем.

А как же Пушкин, Лермонтов, Байрон и многие другие, безвременно ушедшие? Ведь сколько бы они ещё смогли! Но каждый из них своими поступками, самой своей жизнью приближал смерть. Как ни горько, подтверждаются слова из Иеремии: «не в воле человека путь его… не во власти идущего давать направление стопам своим».

Приходим с работы усталые, падаем в кресло (у кого оно есть) и… включаем телевизор. Психологи утверждают, если попросить ребёнка нарисовать его семью, он начинает картинку с телевизора. Современная жизнь без него немыслима. Появилась даже новая разновидность человека — гомо телевизорус — те, кто прежде щёлкал весь вечер семечки на завалинке или сидя у окошка. Теперь всё своё свободное время они глядят в новое окошко в мир. «Мы ленивы и нелюбопытны,» — сказал классик. Ленивы — ладно, но — нелюбопытны?! Да ведь мы только из любопытства этот «ящик» и смотрим, новенькое из него так и прёт. Но — только количественно, а не качественно, те же сплетни. С одинаково тупым интересом созерцают аэробику, ток-шоу, пещерные сериалы и прочее, а передачи требующие усилия понимания гомо телевизорус смотреть не станет, на другой канал переключится.

Недавно прочёл я слова некоего кинематографиста, сожалеющего о временах, когда, по его словам, с лёгкой руки Ильича, ни с того, ни с сего брякнувшего, что из всех искусств для нас важнейшим является кино, денег на него не жалели. Вспомним джентльменский набор того времени: музыка, театр, опера, балет, живопись, скульптура, литература. Для того, чтобы любой из этих видов искусств смог оказать нужное воздействие на гражданина, требовалось, чтоб тот хоть как-то разбирался в специфическом языке этого вида, был грамотен или хотя бы пришёл в определённое место, где необходимо было собрать инструменты воздействия: картины, музыкантов, артистов… А тут — такой подарок: ни грамотности не нужно, ни культуры, и собирать никого не требуется — привози коробку с фильмой в любой, самый забытый Богом хутор и агитируй за родную советскую власть. Имеющий уши — да услышит, глаза — да увидит. Вождь, он поумней был нашего киношника и брякнул и с того, и с сего.

А ежели б довелось покойнику телевизор увидать, он декретом обязал бы каждого этот ящик купить. Ну, а дальше… дальше было бы то же, что и сейчас.




Комментарии — 0

Добавить комментарий



Тексты автора


Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.