ЗАМЕТКИ ПРОВИНЦИАЛА

Всё не знал, как подступиться к этой теме, как начать, да спасибо, случай помог. Вскорости после женитьбы сына беседовали мы со сватом о разных разностях, а он возьми и спроси меня: «На кого бы ты хотел, чтобы твой внук был похож? На Сталина? На Рузвельта?». А свата, к слову сказать, мёдом не корми, вином не пои — дай о политике поговорить. За Сталина ему, понятно, «спасибо». И вышло так, что я не задумываясь, ответил: «На моего отца».

Потом, позже, я попытался вспомнить, что же, собственно знаю о своём отце, и, к глубочайшему стыду, понял, что почти ничего. И повинно в этом, к сожалению и стыду моему, не только смутное и мутное время, когда отцы и матери вынуждены были скрывать от своих детей, для их же безопасности, «неудобные» факты своей жизни. Ведь родители, самые близкие для нас люди, в то же время остаются далёкими незнакомцами. Что мы ведаем об их заботах, интересах и вообще об их жизни? Взрослые их проблемы мы понять просто не в состоянии, доходить до нас что-то начинает лишь тогда, когда сами вступаем в их возраст. Но к этому времени из интересующего нас мы уже ничего не помним, а спросить чаще всего уже не у кого. Занятые своими важными делами мы не замечали в детстве родительской заботы, она была для нас чем-то само собой разумеющимся. Теперь наши дети ведут себя точно так же.

Согласно народной молве ждать благодарности от детей бесполезно, ибо всё внимание и любовь, которых не дождались родители, чада их отдадут своим детям, те — своим… и так, покуда существует род людской. «Смертные… — писал Лукреций, — словно скороходы, передают один другому светильник жизни». Осмелюсь добавить — и любви.

Слышал я, что у казахов каждый обязан знать шесть поколений своих предков, а в крохотной и холодной Исландии — даже семь. Маленьким народам необходима сплочённость, то, что Виталий Сёмин называл высоким сопротивлением сжатию, иначе они просто исчезнут с лица земли. И память тут играет огромную роль. У больших наций в подобной памятливости, вроде бы, нет необходимости. Но — только вроде бы.

Я когда-то не мог понять пушкинских строк:

Два чувства дивно близки нам —

В них обретает сердце пищу —

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Почему не к родителям, а к их гробам, и не к дому, а к пепелищу? А дело в том, что дом, родители — это сегодня, а Пушкин имел в виду не только сегодня, а и вчера, и завтра — вообще память. Везде и во все времена славные предки были предметов гордости живущих, за исключением времён бунтов и революций. Зато разбойникам и прочим лиходеям не то, что предков, фамилии своей упоминать не следовало, посему и записывали их с их же слов Иванами, родства не помнящими.

Любому нормальному человеку всегда интересно, откуда есть пошла Русская земля и он сам? И пущай премудрые генетики доказывают при помощи своих спиральных закорючек, что пошли все земли, в том числе и Русская, и всё их население — из центральной Африки, а праева и праадам были чернокожими. Пускай, мы же не расисты какие-нибудь, но очень уж это далеко и абстрактно. Хочется чего поближе, чтоб пальцами можно было потрогать.

И вот держишь ты в руках классически пожелтевшую фотокарточку на паспарту с золотым тиснением «Фотографъ Яковъ Гротъ», на коей изображён невесть кто, может дед твой, может прадед, вглядываешься в лицо и вдруг понимаешь, что ты — часть его. А ты о нём, выходит, и о себе тоже, ничегошеньки не знаешь. Молодёжь нынче, к сожалению, избытком эрудиции не блещет, поелику читать сейчас, как просветил меня один из моих молодых знакомых, не модно. В наше время, понятно, вода мокрей была, но народ всё же знал поболе, спроси, как звали ассирийского царя, у которого была библиотека в 20 тыщ томов, или даже прозвание коня Александра Македонского — каждый второй ответит. А попытайся выяснить у этого эрудита, как звали хотя бы одного из его прадедов, в ответ — недоумённый взгляд.

Так что же я знаю о своём отце? Родился он в 1897 году в селе Яски, что в Одесской области. Отец его — Георгий Леонидович (так эти два имени и чередовались от прадеда к правнуку — моему сыну) был сельским старостой, дружил с одесским губернатором, частенько охотились вместе. Односельчане говорили, — Як Буравчук схоче, так и будэ! — А хотел Буравчук, видать, многого, так при живой жене, моей бабушке, к стыду своему, (ох, частенько придётся мне повторять эти слова) ни имени, ни возраста её я не знаю, жила у них дома повариха, его полюбовница. Отец мой человеком был добродушным, но по младости, видно, вспыльчивым и однажды в отмщение за материнскую обиду всадил этой кухонной особе в место, откуда ноги растут, соли из ружья. Благодаря дедовым связям до суда дело не дошло, но из пятого класса гимназии отца выперли. Наверное, потом он всё же доучился, в документах везде говорится — образование среднее, а если и нет, то в жизни это ему совершенно не помешало. Что касается знаний, так то ли учили при проклятом царском режиме получше, то ли память у отца была отменная, но через много лет (мне — 10, ему — 60) рассказывал он на латыни что-то о переходе Ганнибала через Альпы. Хотя память — штука сложная. Ваш покорный слуга и сейчас, через 44 года после окончания школы в состоянии отбарабанить что первые 18 элементов таблицы Менделеева, что ряд активности металлов, а ведь в особенной любви к химии в школе замечен не был.

Отношения между отцом и дедом, как я понимаю, были натянутыми. Особенно после инцидента с поварихой. Дед, очевидно, выговаривал отцу, что тот, дескать, позорит фамилию. Совсем как отец Ахматовой, правда, по несколько иному поводу. А отец (наш) в ответ, — Подумаешь, фамилия! Деревенские обыватели, прозябающие в дыре! — Тут видно дед закусил удила и при помощи своего друга — губернатора начал наводить справки в Министерстве иностранных дел и, почему-то, Синоде. Выяснил, что смог, принёс домой и ткнул носом строптивое чадо. И оказалось, что род наш восходит (за что купил…) аж к византийскому императору Льву VI Мудрому. Вот те на. Те, кто помогал в розыске информации, по словам деда, сами были «премного удивлены». Всё это мне совсем недавно рассказал старший брат, то ли сам видел записи отца, то ли тот ему рассказывал. — Что ж до этого молчал? — Забыл, — говорит. И тут меня проняло, — Ну, что, ты же так жаждал узнать свои корни? Так вот тебе, получи! Аж с 9-го века, ещё до крещения Руси. Фантастика! А что вот так легендарно, былинно, так с этих времён иначе и не бывает. Оченно желательно, конечно бы, как-то поплавней, постепенней, в разумной последовательности, вроде как, Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, ну и т. д. А тут — бах! — из 9-го века в 21-й. Собственно, ничего особенно поразительного в таком повороте событий нет, математики давно подсчитали, что уже в 9-ом или 12-ом колене все живущие на земле — родственники, следовательно, если придерживаться этой теории, шансов быть потомками, что мудрого правителя, что глупого скотника, у любого из нас совершенно одинаково. Но, что греха таить, потомками, пусть даже и гипотетическими, мудрого государя быть всё-таки приятней. Я на всякий случай поглядел в энциклопедии: «Лев. В Византии. Наиболее значительны: Лев III Исавр и… пожалуйста — Лев VI Мудрый, император с 886 года, из Македонской династии». Значит, действительно был такой, а дальше — что правда, что нет, узнаем уже навряд ли. Но, видно, недаром всё же я в себе чувствую громадные запасы ума, помните — у Марка Твена?

Именовал себя дед Георгий по тогдашней моде — Жоржем, и я сейчас, повзрослев, несколько иначе, чем прежде, воспринимаю неоднократно рассказанный отцом анекдот. Приезжает в Одессу деревенский парень и встречает на Дерибасовской, естественно, односельчанина, недавно перебравшегося в город. — Здорово, Грыцько! — Да ты що? Теперь мэнэ так не называй, я теперь не Грыцько. — А хто ж ты? — Я теперь Жорж. — Приезжает парень домой и рассказывает, — Видел я в городе Грыцька, так вин теперь не Грыцько, а Ёрш!

А в деревне, что Георгий, что Григорий, всё одно Грыцько.

Расписывался дед Жорж так: «Бурав», а вторая часть, «чук» — внизу и перпендикулярно первой, (изображая фигуру, напоминающую бурав) видно, осознавая, что пошла наша фамилия от этого корня — «буравить». Насколько характер носителей фамилии соответствовал её смыслу, не знаю, известные мне — особенным упрямством, вроде бы, не отличались. Впрочем, если спросить об этом мою жену, ответ, боюсь, будет несколько иным.