И ТОЛЬКО МУЗЫКА ЛИСТВЫ ДОЖДЯ И ВЕТРА…

Как мякотью мясистой плод, день полон суетою,
и потной плотью мир вокруг наполнен до краёв.
Здесь даже солнца сплющен луч и согнут запятою,
и ни отдушины душе, ни места для неё.
Но вот уснёт моя семья иль просто — сам останусь
и, силясь вспомнить то, о чём всё было недосуг
подумать, я сажусь за стол, переборов усталость,
пишу, что в голову взбредёт, а сам всё жду… — А вдруг?!
И если жутко повезёт, уснут Молох и морок,
и распрямится луч, восстав из мусорных корзин,
она спускается с небес, а может, с книжных полок,
и тайным светом всё вокруг меня преобразит.
Куда замотанный тогда исчезнет бедолага?—
Преображается да так, что Золушке под стать.
Из всех сокровищ мне нужны лишь ручка да бумага,
что ж до нарядов да карет — мне б век их не видать.
И в те мгновенные часы (эх, вечно длиться им бы!),
хоть я на свой телесный плен навеки обречён,
пусть малым был я, но — лучом в её волшебном нимбе…
Да пусть — невидимым, пускай, но всё равно лучом.
Так радиация разит, незримая для глаза,
необратимо изменив генетику души.
Ну, что ж, солидный ригорист, тяжелозадый разум,
теперь тебе здесь места нет. Поди-ка, попляши!
И если б хоть кого-нибудь той лучевой болезнью
смог заразить, пока душа с ветрами ноября
не улетела навсегда от суеты… Ах, если б!
То обольщаться мог бы, что жизнь прожита не зря.