ГЛАВНЫЙ ПОЛУСТАНОК

Прижимаюсь щекою к шинели отца.
Мы трясёмся в нетопленном общем вагоне,
и до слуха доносится песня слепца,
и звезда, как слеза, у отца на погоне.
И отец мне монету угрюмо суёт,
я кладу её в шапку слепого солдата;
в ней монета звенит, как призывы набата,
а сосед ухмыляется: «Нынче ж пропьёт!»
но соседа не видит небритый солдат,
он не то что его, он Россию не видит
и от этого пуще себя ненавидит —
и никто в этом в сущности не виноват.
Сколько судеб людских изломала война,
сколько душ, как в кармане сухарь, искрошила!
Все тяжёлые слёз утёрла страна,
но как с этим слепцом поступить, не решила.
Он уходит, как жухлая с поля трава.
Я к отцу прижимаюсь, я чуточку трушу,
и последние жуткие песни слова
западают в открытую детскую душу:
«А она ему сказала:
— Аль воды тебе подать?
— Ничего, сестра, не надо,
я уж начал остывать…»