ГОЛОСА, КОТОРЫЕ НЕ ОТЗВУЧАЛИ

В Доме отдыха было немало семейных пар и взаимоотношения супругов было, как правило, буднично-привычным. Сказывалась инертность отношений, привычка, охлаждённость чувств. Мужья, прячась от жён, опрокидывали в себя лишних сто граммов, женщины втайне от мужей, заводили флирт на стороне. Только одна пара, Валентин и его жена, могли, обнявшись, бродить часами. Вартан, завидев их, вздыхал:

— Вы заметили, как он её любит, а ведь ему лет сорок пять. Она очень хорошая — я всегда любуюсь ими.

Хотя свобода и раскованность порой толкали к необузданным поступкам, в душе у многих жила вера, что их тоже ждёт верность любви и чистота отношений. Несмотря на злословия в адрес Таи и д’Артаняна, население Дома отдыха любовалось их молодостью, непосредственностью, всё более крепнущей привязанностью друг к другу.

Однажды «на кругу» заиграли «русскую». Одна из женщин притоптывала каблучками, вызывая мужчин поддержать её. Танцевать вышел д’Артаньян. Под аплодисменты он выделывал различные колена, приседал, шёл по кругу на согнутых ногах. Он разом вырос в глазах всех, бурные аплодисменты сопровождали его огненный танец. И надо было видеть как гордилась им Таечка, лицо её пылало, вся она светилась внутренним светом. Стараясь скрыть смущение, девушка только улыбалась.

Получив заслуженный приз — флакон духов, д’Артаньян собрался было вручить его своей подруге, но сделать это на глазах у всех не решился.

Таечка из милой щебетуньи превратилась в значительную девушку, целиком ушедшую в свои чувства. Великая вещь — любовь! Несколько дней до отъезда д’Артаньяна — он должен был выехать по назначению к месту прохождения службы — влюблённые не разлучались ни на минуту. Они не скрывали своих чувств. Можно было видеть, как, проходя по аллейке, молодой офицер целовал свою возлюбленную.

Проводив его, Таечка замкнулась. В платочке и сером свитере, стараясь быть незаметной, она сидела на уголочке скамейки во время танцев и кино.

Вспоминая эту девушку, я вижу русскую Алёнушку на камне у реки, грустящую о своём возлюбленном.

* * *

Алла, разгорячившись, заявила, что д’Артаньян — подлец!

— Почему?

— Ты знаешь, как он поступил с одной девушкой?

Видя моё изумление, рассказала, что два года подряд он дружил с девчонкой из воинской части.

— Она ничем не уступала Тайке: ни в весёлости, ни в красоте. Так вот, они договорились провести лето здесь. Девчонка задержалась на два дня, приехала, а он с ней разговаривать не стал. Девчонка одна уехала в Сочи. Вот он какой!

* * *

За речкой и за полотном железной дороги — колючие заросли ежевики. Мы рвали ягоды для Ирки, и однажды решили с Даниилом и Женей уйти в горы. Долинские меня опередили, они уже запаслись бутылкой для наливки. В этот день решили идти снова.

— Ну ладно, — махнул рукой Даня, — ты иди сам, мы тебя догоним, я Жеку подожду.

Говорили, что в горах много змей. Две дохлые гадюки, валявшиеся на автомобильной дороге, красноречиво свидетельствовали о том, что здесь ухо надо держать востро. Вооружился палкой и спустился от асфальтовой дороги вниз. Шёл, прислушиваясь к каждому шороху. Ежевики было мало, и я начал взбираться по тропинке. Молодые дубки шелестели в полусне, траурный кипарис, колючие заросли шиповника. Вскоре, забыв обо всём, я рвал ягоды. Забрёл в густую чащу, огляделся. Солнце спускалось к горизонту, оно то пряталось в облачка, то озаряла синеву канареечной желтизной. Тишина, которую нарушал лишь трубный глаз электрички. Своей ощетинистостью ежевика не уступала шиповнику. Те же вонзающиеся в кожу колючки, те же исцарапанные до крови руки. А рядом — звёздные россыпи волчьих ягод. Бери сколько хочешь, задаром и без боли. Мягкие стебли, узорчатые листья…

Целые фонтаны кузнечиков. Они расплёскиваются разноцветными брызгами. Чуть покачиваются головки кашек, полыни, костерки ромашек. Высвеченное солнцем разнотравье Черноморья. А дальше на дороге сваленное дерево, как напоминание, что вечного в этом мире нет ничего.

Мысль работает отчётливо, и весь ушедший в себя, ты каждым нервом чувствуешь неповторимость окружающего тебя мира. Шелест деревьев, дуновение ветерка, запах сырой земли.

Неподалёку — треск выстрела. Перекатываясь, он отдаётся где-то спиной и глохнет. Оборвалась чья-то жизнь. Видать, местный охотник вышел на промысел. Всё это несовместимо с торжественной тишиной, с неподвижной прозрачностью воздуха.

Брожу по зарослям часа три, а набрал только половину бутылки ягод. Выбираюсь на профиль и первое, что вижу, — знакомые фигуры Долинских. Запрокинутая голова в белой шляпе принадлежит Даниилу. Он отправился в вояж в пижаме. У Жени тоже вид туристический — модные штаны и Данькина клетчатая рубаха. В руках у главы семейства прутик — им он надумал притягивать к себе колючие ветви кустарника ежевики. Взбираюсь на стенку, где возвышаются целые заросли кустов, и лезу напролом сквозь колючки. Ягод здесь много. Две — в Иркино ведёрочко, две — себе в бутылку. Долинские нашли тропку невдалеке. По ней мы и приходим в лагерь — усталые, пахнущие ягодами и травами.

Через день в лес отправляемся втроём: Митя, Александр Петрович и я. Ходить с Митей в лес — удовольствие. Сельский житель, он ориентируется в незнакомой местности по деревьям, знает множество видов растений, умеет, лишь по ему ведомым приметам, отыскать инжирное дерево, ежевику или родник.

Мы собирали ягоды, отдыхали на траве. Один Александр Петрович выражал недоверие насчёт того, что здесь можно что-нибудь собрать. Ходил с бутылкой, лишь на четверть наполненной ежевикой, ел ягоды прямо с куста и, махнув на всё рукой, эти четверть бутылки отдал мне.

Деревья с севера были облеплены мохом. Митя указал на яблочки-дички, тщательно просматривал орешники, надеясь найти хоть один орех. Тщетно. До него здесь прошли другие. Урожай убрали на совесть. Встретились ребята из соседнего селения — пришли за инжиром. Разговорились. Русские слова ребята мешали с армянскими, и все уверяли нас, что мы не нарвём таких спелых инжирин, как у них. Один — блондин с чёрными глазами, другой — чернявый, с хитринкой. Всем он говорит «ты», в руках алюминиевый бидончик. Оба мальчика чистенькие, но бывалые лесничие. Когда мы забираемся на деревья с широкими лапчатыми листьями на ветках и срываем инжир, чернявый критикует:

— Зелёные…

Самые спелые плоды только у него.

Фрукты сбрасываем сидящему на земле Александру Петровичу. В лесу обнаружили гранатовое дерево, гранаты бледно-розовые.

— Дайте нам, — просят ребята. Отдаём. Митя отыскивает весёлые зонтики хвоща:

— Повезу к отцу в село… сыну на могилку (у него в доме сгорел мальчик).

А сколько здесь папоротника!..

Подходим к стенке, в которой торчит деревянная затычка, совсем как в бочке. Дмитрий вытягивает её — и весело брызжет поток. Струи родника сверкают на солнце, шумят. Мы зачерпываем ладонями прохладную влагу, пьём, умываемся. Здорово!

В оранжевых сумерках возвращаемся домой. Когда прокладывали асфальтное шоссе, часть горы строители срезали, и видны слоистые напластования. Бросаем камни, образуются маленькие обвальчики, а пластинки, когда падают на асфальт, разлетаются на мельчайшие осколки. Это от времени. На высокой сосне сетка высохших лиан. Как ни старались эти «змеи» тянуть из неё соки, деревья выжили, а хищники погибли. Митя палкой с трудом сбивает мёртвые сети. Александр Петрович поднимает с земли деревяшки и подбивает их клюшкой. Старый городошник!

Вардане, сентябрь 1959 года.