ГОЛОСА, КОТОРЫЕ НЕ ОТЗВУЧАЛИ

Самое лёгкое — скользить по накатанному пути. Кто-то здесь спрашивал, что нужно сделать нам, взрослым, чтобы вы, ребята, были честными людьми. И уже сам собою напрашивается ответ: следует построить клуб, стадион. Но разве оттого вы угодили на скамью подсудимых, что кто-то из вас не ходил в клуб?

Давайте начистоту. Разве мало вокруг дел? Не сдал экзамены — садись за книгу, работай засучив рукава, есть свободное время — бери в руки рубанок, выпиливай по дереву, иди в спортивную секцию, отправляйся в турпоход.

Был у меня дружок — Алька длинный (так мы его звали), он тоже стоял на грани преступления. А потом стал думать, как жить-то ему дальше. И стал писать. Приносил мне ещё сырые рассказы. Но мне было приятно их читать — я видел, как переживает человек радость творчества, как шире становится его кругозор, как много хочется ему узнать и об этом поведать людям.

Вы даже не представляете, какое это счастье — быть честным человеком.

Ну, а если вас всё же не перестанет тянуть уличная вольница, если вы по-прежнему будете приносить людям только горе — пеняйте на себя. Общество должно же как-то защищать себя от преступности. И оно это будет делать с помощью милиции, прокуратуры, судов. Перед вами открыт мир, думайте по какому идти пути.

Слушали, притихшие.

Сёмин ненавидел уголовщину, с которой ему приходилось сталкиваться и у себя на родине, и в арбайтслагере немецкого города Фельберт. Перечитал недавно «Нагрудный знак «OST» и «Плотину» и разделил ненависть автора к различной блатате, которая по своему человеконенавистничеству не уступала идеологии фашистских головорезов.

Преступный мир то и дело напоминал о себе. Нежданно-негаданно опасность нависла над сыном Виталия. Школьный «авторитет», привязавшись к Лёше, стал избивать его. Неумение Сёмина-младшего постоять за себя только подзадоривало распоясавшегося хулигана. Он стал изобретателен в своей жестокости, запугивая тех, кто отваживался заступиться за товарища. Надо было принимать срочные меры, так как администрация школы и педагогический коллектив оказались неспособными навести порядок в собственном доме.

Мы отправились с Виталием в дежурную часть Ленинского райотдела милиции, чтобы получить направление на экспертизу для Лёши. Затем я отвёл Сёмина в инспекцию по делам несовершеннолетних городского управления внутренних дел. Начальник инспекции Г. Мусик, внимательно выслушав отца, взял заявление Виталия под личный контроль. С помощью милиции порядок в Лёшиной школе был наведён. Виталию не раз ещё приходилось вмешиваться в судьбу сына, ограждая его от различных жизненных неприятностей.

Ничто так не выводило Сёмина из себя, как хамство, попрание человеческого достоинства. Сам испытавший тяжесть наветов и несправедливостей, он умел давать отпор мелким интриганам и недоброжелателям, мастерам закулисных игр. А таких в окололитературной среде было немало. Резко выступил он на одном из писательских собраний в адрес Бориса Куликова, когда тот, в силу необузданности своего характера, перешёл границы этического поведения. А ведь Виталий был одним из первых, кто высоко оценил талантливую повесть Куликова «Облава», напечатанную в журнале «Наш современник».

Человеком он был ранимым, хотя не каждому открывал душу. Как-то мы оказались с ним в одном вагоне фирменного поезда «Тихий Дон» — он ехал в Москву по журнальным делам, я — по служебным. Виталий с горечью поведал мне о том, что с ним хотел встретиться приехавший в Ростов Валентин Распутин, но кто-то ему отсоветовал делать это, сказав нечто такое, что тот передумал. Выглядел Виталий подавленным, от ужина, который я предложил ему, отказался.

Однажды пожаловался ему на свою стенокардию. Он участливо посмотрел на меня и признался:

— И у меня моторчик пошаливает.

А у него был рубец на сердце — след перенесённого на ногах микроинфаркта. Ранее пережитое дало о себе знать.

«Тревожные звонки» не остановили Сёмина. Он продолжал много и напряжённо работать. На страницах «Нового мира» появилась первая часть его многопланового романа «Женя и Валентина». По путёвке журнала он побывал на КАМАЗе. В результате этой командировки появился очерк «Строится жизнь». Вот где пригодился опыт строителя Куйбышевской ГЭС. В своей неторопливой манере, вглядываясь в лица и обстановку возведения грандиозного Камского автомобильного завода-гиганта, Виталий рассказал о том, как поднимаются к небу цеха завода и создаётся инфраструктура нового города, о рабочих-умельцах и романтиках.

…Память возвращает к холодному ветреному дню поздней осени. На Виталии пальто, шапка. Он подходит ко мне и, протирая стёкла очков, говорит:

— Только что закончил главную книгу своей жизни! — речь шла о «Нагрудном знаке «OST».

Он написал книгу об арбайтслагерях, о комбинатах рабства, возведённых каннибалами ХХ века, мечтавшими о господстве над миром. Сёмин исследует людоедскую природу фашистской идеологии на повседневном бытовом уровне. И оторопь берёт, когда читаешь сегодня такие «откровения» журналиста Александра Минкина, опубликованные 22 июня 2005 года в газете «Московский комсомолец». В статье, названной «Чья победа?», читаем: «Может, лучше бы фашистская Германия в 1945 году победила СССР. А ещё лучше б в 1941-м!» Тогда де мир быстрее освободился бы от сталинизма, и демократия восторжествовала бы. Читаешь такое и понимаешь, насколько необходимы сегодня книги Сёмина, с их правдой и болью, с их предостережением: фашизм не должен повториться!

Напечатанный в журнале «Дружба народов» роман Сёмина получил международное признание. А мюнхенское издательство «Бертельсманн», которое выпустило в апреле 1978 года «Нагрудный знак OST», организовало автору поездку по местам, где проходило действие романа — из Мюнхена в Дортмунд, а оттуда в городки Фельберт и Лангенберг, где он подростком узнал, что такое каторжный труд. Помню, как, включив радиоприёмник, я услышал голос Виталия. Радио «Свобода» передавало беседу с Сёминым. Память возвращала его в распределительный лагерь, в литейный цех трёхэтажного здания фабрики — самой страшной фабрики Бергишес Мергишес Айзенверк.

Он вернулся домой, полный желания работать. Изменилась его внешность — появилась бородка, округлый крепкий затылок с прямым зачёсом волос; на добром внимательном лице проступал след напряжённой духовной жизни, свет мудрости. Всё той же стремительной походкой он спешил к пишущей машинке и выстукивал ежедневно полстраницы нового романа, продолжающего тему войны.

Маленький, тщедушный, не расстающийся с лекарствами, талантливый Марк Копшицер, автор книг о Валентине Серове и Савве Мамонтове, всегда завидовал здоровью Виталия, не зная, как тот болен. И многие не знали этого, не могли предположить, что жить ему оставалось каких-то два-три месяца. Находясь в Доме творчества в Коктебеле, он упал на дорожке парка и умер от разрыва сердца. Ему было пятьдесят лет.

Случилось это 10 мая 1978 года.

А потом были похороны, запаянный гроб, стоящий у края могилы Северного кладбища, заплаканное лицо Лёни Григорьяна, прощальные речи. И тут как будто кто-то свыше, гримасничая и кривляясь, завершил нелепым аккордом нелёгкую судьбу одного из талантливейших русских писателей ХХ века. Не успел ещё Николай Скрёбов произнести свои последние прощальные слова, как, заглушая всё и вся, рядом оказалась ещё одна похоронная процессия. Плач над покойником, шум, крики были настолько неожиданны и сильны, что кладбищенские работники, прервав нашу панихиду, быстро опустили гроб с телом Виталия в уготовленную для него могилу.

Стремительно пролетело время, прошло уже 32 года, как не стало Сёмина. Я достаю подписанные им книги, читаю дружеские посвящения: «Дорогому Эдику Барсукову, самому симпатичному милиционеру, прекрасному человеку и поэту. От Виталия с самыми сердечными пожеланиями.18.10.74 года» — Это на ростиздатовском экземпляре романа «Женя и Валентина». «Дорогому Эдику Барсукову. От старика Сёмина, дружески. Виталий. 25.02. 67. («Ласточка- звёздочка», «Советский писатель», Москва, 1965) и др. Беру в руки книги и будто беседую с автором. Он всё время у меня перед глазами.

Вот на дне рождения Жака вместе с Игорем Бондаренко исполняет какую-то озорную песню. Вот он в переполненном сельском клубе говорит о том, что среди солдат, павших на полях сражений, больше всего полегло крестьянских парней, находившихся, в основном, в пехоте.

И тишина в зале. Он умел слушать людей, и они его слушали.