ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА

Прихлёбывая из большой чашки, поедая конфеты и печенье, Маша говорила:

— Понимаешь, я стала ей не нужна. Нужна, конечно, но не так, как раньше. Или нет, даже мешаю. Она от меня отделывается и бежит… Сама мне про него сказала. Там ещё ничего не известно, а я уже не нужна. Никому.

— А про меня ты что, забыла? — возразил я.

— Ну, тебе, может быть, нужна, потому что не каждый день видишь. А если бы всегда рядом была — уже как вещь, привыкаешь. И ещё у тебя никого нет. Или есть, я не знаю. Но если влюбишься — тоже буду не нужна.

— Что ты городишь?! При чём здесь «если влюбишься»?

— А оно всегда так… Кого-то полюбишь — у другого отнимешь.

— В кого это ты умная такая?

— В тебя.

Засмеялась она по-детски, и у меня немного отлегло от сердца. Но на всякий случай спросил:

— А ты сама не влюбилась? Хотя рановато ещё.

Она опять посерьёзнела:

— Знаешь, папа, мне кажется, я вообще не могу влюбиться.

— Это почему же?

— Глаз у меня рентгеновский: всё вижу. Посмотрю на человека — и всё с ним ясно. Даже неинтересно. Это что, всегда так будет?

— Не всегда, Машука. Вырастешь — поглупеешь.

— Скорее бы… — вздохнула Машка.

— Не спеши. Вот вырастешь, поглупеешь, влюбишься — взаимно, конечно, — и я построю вам дворец. Нет, не дворец. Просто дом необыкновенной красоты.

— Нарисуй.

— Дом нарисовать?

— Ну да. Помнишь, как ты рисовал мне всякие картинки, когда я была маленькая? Это было самое большое счастье, когда ты рисовал, а я смотрела. Ты был как волшебник. Нарисуй дом.

Я взял лист бумаги. Спросил:

— Ты сколько этажей хочешь?

— Один. Нет, два. Только дом не очень большой, чтобы уютно было.

Я начал рисовать. Странный силуэт, асимметричные окна со сложными переплётами, умопомрачительная дверь, декоративные детали… Это был экспромт: мой любимый модерн начала двадцатого века, но что-то совсем особое, моё. Пока я рисовал, Машка молчала. Один раз я мельком взглянул на нее: лицо было детское и счастливое, глаза прозрачные.

— Нравится? — спросил я, закончив.

— Гениально! — выдохнула она. — Жаль, что не построишь.

— Зато нарисовал. Значит, он есть. — Меня распирала гордость: дом получился выдающийся.

Зазвонил телефон. Абсолютная чушь, но я знал, что это Лена. И Машка как будто знала. Она погасла и съёжилась.

— Что ты сейчас делаешь? — спросила Лена.

Я обомлел. Она спрашивала так… Не знаю как, но я понял, что она хочет прийти ко мне или позвать меня.

— Рисую дом, — сказал я. — Вернее, уже нарисовал. Для Машуки, когда она будет большая и счастливая.

— Она сейчас у тебя?

— Да.

Машка не могла слышать, но она поняла.

— Скажи, что я сейчас уйду. — Она царственно встала и направилась к двери.

— Стой, Машука, не уходи! — закричал я.

В трубке послышались гудки. И мы с Машкой оба их слушали.

— Кто это? — спросила Машка. — Ты её любишь?

— Люблю, ещё со школы. — Я удивился, как легко это у меня сказалось. — И не видел её со школы, вот только сегодня встретились. Но к тебе, Машука, это не имеет никакого отношения: я не буду тебя меньше любить, вот увидишь…

Она снова пошла. Но вернулась, взяла рисунок моего прекрасного дома. Я притянул её к себе и поцеловал в глаз и в умный лоб.

Машка вырвалась:

— Не надо, а то реветь начну. Получается, что я тебе помешала. Ты ей позвонишь?

— Да. А ты не хочешь, чтобы я ей звонил?

— Не хочу. И хочу. Я ничего в жизни не понимаю!

Я подал Машке пальто, как взрослой. Она простучала по ступенькам трёх этажей, хлопнула дверь в парадном.

Сейчас я позвоню. Сейчас…