ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА

(Повести и рассказы)

БРОДЯЖНЫЙ ДЕНЬ

Оставить комментарий

Мы вышли на набережную, когда уже совсем посветлело и редкие облака зарумянились. Я наконец очнулся и захотел радости, начала чего-то, прорыва куда-то. Над морем показался краешек солнца, и я, уже ничего не боясь, подошёл к Лене. Она стояла очень удачно: не в глубине девчоночьего косяка, а с краю, отдельно от всех, и даже, кажется, косила взглядом в мою сторону. Мы стояли рядом и молчали, а солнце высвобождалось из воды, и мне показалось, что, выйдя полностью, оно отряхнётся, как собака.

— Ты чего смеёшься? — спросила Лена.

Я сказал про собаку. Она тоже засмеялась.

Солнце вышло из воды и нырнуло в облака.

— Как в планетарии, — сказала Лена.

— А ты была в планетарии? — Наверное, это прозвучало довольно глупо.

— Нет. Мне мама рассказывала. Когда она была маленькая, в музее был планетарий. Она часто ходила туда со своим отцом — моим дедушкой, и каждый раз после лекции показывали восход солнца. Небо светлело, гасли звёзды, зажигались огоньки в домах, и тогда выходило солнце. Маме хотелось, чтобы оно стало ярким, как настоящее, и прошло по всему небу. Но оно всегда, как только взойдёт, пряталось за тучу. Мама тогда поняла, что значит «невозможно», и ей хотелось плакать, когда солнце заходило за тучу.

Мне стало так же грустно, как той девочке. Я посмотрел на облако — вернее, тучу — и понял, что солнце выйдет из-за неё не скоро. Наверное, это поняли все, потому что стали прощаться друг с другом, с нашей классной Тамарой Викторовной и расходиться. Я был уверен, что мы пойдём вдвоём с Леной, но на неё незаметно наплыли одноклассницы, уже бывшие, и мы оказались разъединёнными. Я видел, как она уходила в стайке девчонок, как растерянно оглянулась… Два раза солнце помешало нам поговорить о том, о чём мы хотели.

Больше мы не встретились. Этого не могло быть, но именно так и было. Лена уехала в ту самую деревню, где наблюдала восход солнца, чтобы там готовиться к экзаменам. Не сразу — через несколько дней. Может быть, ждала, чтобы я объявился. А меня в эти дни лихорадило: я собирался, собирался…

Собрался. Зашёл к ней домой днём, чтобы застать её одну. Её дома не оказалось. И я стал названивать по телефону каждый час. Вечером снова пошёл, хотя уже чувствовал, что не увижу Лену. Открыла её мама — Клара Евгеньевна, учительница химии в нашей школе, но не в нашем классе. Она была прелесть: чуть повыше Лены, но тоже невысокая, почти такая же лёгкая и хрупкая, и очень похожи они глазами и выражением ожидания на лице. Клара Евгеньевна обрадовалась, увидев меня; этого нельзя было не заметить. Глаза распахнулись, и брови приподнялись, как у Лены.

— Проходи, Серёжа, — сказала она мне как родному.

И я пошёл как дурак на кухню, и мы с ней пили чай, и она мне рассказывала про бабушку и деревню. Я только через несколько лет понял, зачем: она ждала, чтобы я спросил, как называется эта деревня и как туда ехать. И я хотел спросить, а почему не спросил — не знаю.

Я тоже начал готовиться к экзаменам, потом сдавать их; понимал, что Лена уже приехала, но решил сначала поступить, а уж потом заявиться к ней. А она знала, что я приходил, и ждала меня… Сдал экзамены, поступил, уехал. Ехать, правда, всего два часа на электричке, и на воскресенье домой приезжал. Но всё невозможнее и нелепее представлялся мне визит к Лене, или звонок, или письмо. Полгода, наверное, я носился с мыслью написать ей большое письмо, сам над собой смеясь. Чего мне тогда не хватило — смелости, ума, любви? Вот тогда, может быть, я и начал глупеть, терять способности… Вот тогда я и пошёл не туда, куда следовало. Теперь уж не вернёшься!..

Всё это я вспоминал, пока ехал на трамвае к морю. Вот и поворот, после которого мне выходить. На этом повороте и дальше большое пространство заросло лебедой. Летом я любил проходить здесь: или лебеда, или это просторное место дышало древним вольным духом.

Море было бледное, почти бесцветное, и сонное. Облачное небо, неотличимое от моря по цвету, стояло над ним скучно и неподвижно. Но иногда пробегал свежий прохладный ветер, и тогда становилось видно, что море живое. Я смотрел на него сверху. Хорошо, что я пришёл сюда. Даже такое море, осеннее и дремлющее, не касающееся меня, придало мне силы. Наверное, потому, что я вспомнил своё детское счастье и себя, прожаренного солнцем тощего пацана, плывущего в весёлой, пронизанной лучами воде. Даже запах этой воды вспомнил и запах пляжа: рыба, водоросли, песок, нагретая солнцем кожа…

Я пошёл по дорожке к лестнице, чтобы спуститься к морю, и тут появилась кошка. Серенькая, изящная, она потянулась вверх, мне навстречу, доверчиво, с неуловимой грацией, и у меня возникло сразу несколько образов: принцесса, балерина, ребёнок и просто домашняя кошка, встречающая хозяина. Мордочка у неё была умная и красивая, а глаза — просто очарование. Не люблю заводить на улице знакомства с кошками и собаками: может быть, им кажется, что ты станешь их хозяином, приведёшь домой, будешь любить… Стоит только погладить их или душевно поговорить — они сразу же приручаются. Не могу смотреть в их глаза — умоляющие, полные надежды.

— У меня ничего нет, — сказал я кошке, развёл пустыми руками и быстро зашагал от неё.

Она пошла за мной. Я остановился и произнёс как можно строже:

— Иди своей дорогой. У меня дела. Я не хороший, не добрый. Поняла?

Она поняла и понуро пошла прочь.

Я спустился к морю, походил по берегу, даже опустил руку в воду, но не почувствовал его. Оно уже ушло от меня. Из-за кошки.

И тогда меня повело к дому моего детства. Не только детства — я там жил до двадцати двух лет, — но подумалось именно так. Потом были ещё два дома, но они не встали вровень с тем, первым, и когда мне снится дом — это всегда он, дом моего детства: его комнаты, лестница, двор…

Мой дом изменился. Вместо клумбы торчит какой-то киоск, появилось много балконов. Но в целом дом такой же — немолодой и неизысканный. Я вошёл в свой подъезд. Дверь была та же: деревянная, выкрашенная коричневой краской, без всяких замков с кодами. В прошлый мой приход, лет семь назад, и наша дверь оставалась та самая, со знакомыми царапинами и серой металлической ручкой; я подержался за неё, и она показалась мне тёплой. А теперь дверь новая — какая-то глухая и непроходимая. Я постоял, свесившись через перила. Сколько раз мне снилась эта лестница, и наша квартира на втором этаже, и Мишкина на четвёртом… Но тут сверху послышались голоса и шаги, и я торопливо сбежал вниз.

На лавочке у подъезда сидела тётя Тася. Только что, когда я заходил, её не было. Я не видел её шестнадцать лет, с тех пор как мы переехали отсюда. Она сильно сдала, но узнал я её сразу. Сейчас ей, должно быть, лет под девяносто. Их было две ровесницы: вечно старая, морщинистая и глуховатая тётя Поля и эта тётя Тася — прямая, по-молодому стройная, с неизменными янтарными бусами и запахом духов «Красная Москва». Если в пустом подъезде стоял этот запах — значит, недавно прошла тётя Тася. И сейчас она не согнулась, только немного усохла, и лицо наконец постарело, только карие глаза блестят по-прежнему.

— Вы кого-то ищете? — звонким голосом спросила старушка.

Я ответил, что жил здесь.

Она всмотрелась в меня:

— Что-то не узнаю: видеть стала плохо. Женька из тринадцатой квартиры?

— Нет, я Сергей. Из одиннадцатой.

— А-а-а, Серёжа! Помню, помню. Видный какой стал, выправился. А то шклявый был… Но тихий был мальчик, не хулиганистый. Телевизор мне чинил. А один раз стекло мячом разбил, так потом сам же и вставил. Помнишь?

— Помню, — сказал я.

— Тогда была весна, акация цвела. Я борщ зелёный варила, а твой мячик прямо рядом с плитой шмякнулся, — засмеялась тётя Тася. — Я рассердилась, ругаться хотела, а ты стоишь под окном, перепугался, вежливо так извинения просишь… — Она помолчала, вспоминая, и заговорила уже грустно: — Одна я тут осталась из прежних жильцов, ты уже никого не знаешь. Выезжают, умирают, новые поселяются… Вот помру скоро — некому и проводить по-хорошему.

Никогда не знаю, как вести себя в таких случаях. Не утверждать же бодрым голосом, что ей ещё рано об этом думать. Но тётя Тася, наверное, сама это сообразила и перешла на другое:

— Ты лучше скажи: как твой отец, мать? Живы?

— Живы. И здоровы, — сказал я, радуясь, что могу так отвечать.

— А сам-то как живёшь? Жена, дети есть?

— Дочка есть, Маша. А с женой разошёлся.

— Это что, мода у вас такая — женился, развёлся?.. Так один и живёшь?

— Один. Но с Машкой часто видимся. Ничего, тётя Тася, нормально.

— Нормально? Плохо это, Серёжа. Я вот с тридцати пяти лет одна и знаю, что это плохо. Ну, беги; что тебе со старухой растабарывать! Отцу с матерью привет передай; скажи, жива ещё тётя Тася. Приходил-то к кому?

— Ни к кому. Так, вспомнить захотелось. Очень рад был увидеть вас, тётя Тася.

— Больше уж не увидишь. Прощай.

Я наклонился, поцеловал её в дряблую коричневую щёку и почувствовал слабый запах «Красной Москвы».




Комментарии — 0

Добавить комментарий



Тексты автора


Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.