ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА

Выскочил чуть раньше солнца — успел. День подходящий: не длинный и не короткий, холода ещё не наступили, — середина октября. Листья на деревьях желтеющие, краснеющие и кое-где зелёные; это очень хорошо, не будет позднеосенней безотрадности.

На улице сразу появилось не испытываемое с детства чувство — особое, тревожное чувство побега, когда тебя могут увидеть, застукать и пристать с дурацкими расспросами. Такое чувство стояло во мне, когда я прогуливал уроки, и в этом была романтика риска, которой не хватало в моём благополучном детстве. И теперь, когда это чувство ворохнулось в глубине, я был готов к тому, чтобы понестись по своему бродяжному дню, как тот конь по ковылям, стараясь держать ухо востро и нос по ветру, чтобы не пропускать знаки, которые день будет посылать мне.

Сначала — сделать так, чтобы меня не засекли коллеги. Для этого надо, до того как они потянутся на работу, где-то спрятаться. Я решил, что лучшее место для этого — парк. Центральный городской парк, где я в раннем детстве катался на каруселях, а пацаном постарше любил бродить вот так же осенью, забравшись в самый дремучий угол, где почти никогда не бывает людей. Там я думал о том, какая у меня будет интересная жизнь, когда я смогу делать только то, что хочу. И о том думал, чего же я всё-таки хочу… Кое о чём даже рассуждал вслух, чтобы в воздухе остался след от моих мыслей. В старших классах и потом, пока не женился, я приходил осенью в свой угол парка каждый год. Сколько же лет я там не был?.. Да нет, приходил, конечно, с Машкой, но чтобы вот так, один, тихой осенью…

В парк я пошёл пешком; это недалеко, каких-нибудь полчаса. Где-то на полпути взошло солнце и двинулось по небу, то скрываясь за облаками, то выглядывая из-за них. Облака небольшие, симпатичные, и дождя по прогнозам быть не должно. Хорош бы я был при долгом осеннем дожде!

Мой любимый уголок парка остался почти таким же, как был. Весь парк изменился: его повыщипали, больше стало аттракционов и других признаков цивилизации, но там, куда я приходил в детстве и юности, сохранилась почти дикая природа: овраг, густо растущие деревья, отсутствие скамеек и поэтому — относительное безлюдье; только редкие прохожие, целенаправленно пересекающие это место.

Но я ещё не мог «входить в парк» — так назывались мои осенние хождения-размышления здесь. Надо было сначала позвонить на работу, чтобы потом уже без всякой связи с внешним миром окунуться в бродяжный день. Я сообщил бухгалтерше, взявшей трубку, что иду лечить зуб, который всю ночь не давал мне спать. Мне казалось, что моё враньё лежит на поверхности, и чувствовал я себя полным идиотом, из-за вранья и из-за того, что обрекаю себя на долгие бесцельные скитания. Стало до того тоскливо, что хоть на работу иди. Но снова вспомнился нарисованный конь, и я побрёл по тропинке вдоль оврага. Вокруг никого не было: хоть пой, хоть стихи читай.

— И вот я снова здесь, — торжественно начал я утробным голосом. Смешно, конечно, если смотреть со стороны, но я решил делать всё что хочется: мой день, единственный. — Я помню, как хорошо мне было, когда я приходил сюда. И теперь я снова пришёл, через много лет, — уже совсем не такой и всё такой же. Сегодня у меня особый день — бродяжный. Я придумал его в детстве, когда был лучше и умнее. Этот день долго не наступал и мог никогда не наступить. Но вот он пришёл, и я вхожу в него. Здравствуй, бродяжный день!

В детстве и ранней юности я часто говорил так — вслух или про себя, безадресно или обращаясь к чему-то неодушевлённому.

И я действительно вошёл в бродяжный день, из которого чуть было не вышел совсем, когда звонил на работу. А понял я это по тому, как одиноко и весело мне стало, — я оторвался от прошлого, от настоящего, от обязанностей, от недовольства собой, как преследуемый отрывается от погони. И пошёл, лёгкий и неприкаянный, по этому дню. Но уже молча.

Бродить и скитаться мне предстояло ещё долго, и я решил передохнуть, чтобы потом усталость не помешала. Оглянулся ещё раз на свой дремучий угол с оврагом и пошёл по дорожке в другую сторону. Увидев скамейку, сел на неё и закрыл глаза. Можно же просто так жить, без придуманных высоких целей и мелких забот…

Кто-то приближался, шурша листьями, и, чтобы не выглядеть уж слишком глупо, я открыл глаза. Хотя кому какое дело, умный я или дурак!

По дорожке шёл худой, слегка помятый мужик моих лет, и по внимательности, с которой он смотрел на меня, я понял, что мимо он не пройдёт.

Мужик сел рядом со мной и спросил:

— Закурить есть?

— Нет, не курю.

— А выпить хочешь? У меня есть.

— Спасибо, по утрам не пью.

— А я уже употребил.

— Вижу. С чем тебя и поздравляю. Ты куда-то шёл?

Мужик засмеялся. Глаза у него были трезвые и умные.

— Это типа «иди куда шёл»?

— Типа.

— Думаешь, обижусь и уйду?

— Надеюсь.

— А я не обижусь. Хочется с человеком поговорить.

— А мне не хочется. Да и не о чем.

— Всегда есть о чём. О международном положении, например, о бабах, о работе. Вот я, например, электрик. А ты кто?

— А я архитектор. Ну и что?

— Вот видишь, как интересно. Ты кто — Баженов или этот… Гауди?

Надо было просто уйти, но я ввязался:

— Ты что, об искусстве хочешь поговорить? А о Баженове и Гауди что-нибудь знаешь?

— А как же! Баженов, например, дом Пашкова построил. Кстати, единственное гениальное здание в Москве. А о Гауди могу лекцию прочитать. Будешь слушать?

— Я и сам могу прочитать, — зачем-то соврал я, — так что не старайся.

— А зачем я об этом у тебя спросил — знаешь?

— И знать не хочу.

— Вот зачем. Ты что-нибудь стоящее построил?

— А я что, должен перед тобой отчитываться?

— Да нет, не должен. Я по ответу и так вижу, что строил ты типовые коробки. Правильно говорю?

Хотелось послать его, но что-то удерживало. Или исследовательский интерес, сквозивший в глазах мужика, или вдруг вспомнившееся…

— Есть один дом, — сказал я с удовольствием. — Дачный. Знакомому эскиз по вдохновению набросал. Очень здорово получилось.

— И он этот дом построил?

— Построил.

— Давай за это по маленькой, — предложил он таким хорошим, озорным тоном, что я понял: отказываться нельзя.