ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА

* * *

Валентин Алексеевич залез в горячую ванну, а потом заварил чай. С самоварным он не шёл ни в какое сравнение, но всё равно это было хорошо. В памяти возникал то один, то другой эпизод прошедшего дня. День был длинный и счастливый, и он ещё длился.

Зазвонил телефон.

— Деда, ты приехал?

— Как видишь.

Митя закатился смехом.

— Вижу. А что ты делаешь?

— Чай пью.

— Тогда я перезвоню. Ты через сколько минут допьёшь?

— Я тебе сам позвоню.

— Нет, лучше я, а то папа или мама подойдёт. А я хочу кон-фи-ден-циально.

— Ишь ты! Ну, давай через пять минут.

Митя позвонил ровно через пять минут.

— Деда, ты хорошо съездил?

— Очень хорошо, Митюшка. Тебя вспоминал. А тётя Нина тебе привет передала. И картину нарисовала, там самолёт в облаке.

— Правда? Спасибо, и ей от меня привет передай, только не забудь. А картина у тебя?

— Нет, у неё. Как-нибудь зайдём с тобой к ней.

— Ага! Ты сегодня устал?

— Нет.

— А деревья побелил?

— Побелил.

— Жаль. Мне так хотелось…

— Да ты не переживай, летом накрасишься.

— Я в следующий раз с тобой поеду. — Митя помолчал. — А ты сад не продашь?

— В этом году нет. А там посмотрим.

— Значит, правда?..

— Кто тебе сказал?

— Папа. Деда, я всё буду делать. Не продавай… — И всхлипнул.

— Да погоди реветь! Ещё ничего не известно, — сказал Валентин Алексеевич неожиданно для самого себя. — Всё лето будем с тобой ездить.

— И ночевать?

— И ночевать.

— И на рассвете вставать?

— И на рассвете…

— И кукушку слушать, и удода? И чай из самовара пить?

— И чай из самовара…

— Деда, ты как эхо отвечаешь. Ты не заболел?

— Нет. Лучше расскажи, как у тебя день прошёл.

— Хорошо, — оживился Митя. — У нас тоже было открытие сезона — футбольного. Я два гола забил, но мы всё равно проиграли. А ещё я книжку интересную читал. Там такие приключения…

— Вот и молодец. Ложись спать, Митюха. Завтра увидимся.

— Ты приедешь?

— Приеду.

Валентину Алексеевичу захотелось послушать музыку перед сном, так бывало довольно часто. Перебирая пластинки, он, как всегда в последнее время, подумал, что надо переписать на современную технику, подаренную сыном, хотя бы самое любимое: проигрыватель может сдать в любой момент. Дал себе слово начать завтра же. Музыка в новых записях казалась ему неживой, да и исполнители были другие, не те, к которым он привык. В последние годы он слушал больше старую классику.

Почти сразу попался «Реквием» Моцарта. Для такого дня он не подходил, но в одном месте Валентину Алексеевичу всегда вспоминался крик удода, сопровождавший его на рассвете по дороге из сада. Он шёл самым начальным свежим утром, а где-то за спиной удод троекратно повторял один звук, и это было немного тревожно и таинственно. Это место в конце первой стороны пластинки, но Валентин Алексеевич поставил её с начала.

Всё это он знал наизусть и мог бы, кажется, спеть. Сегодня ничего страшного и траурного в музыке не слышалось. Медленно и подробно проходил в памяти весь день. Мелькали облака, ветки, дом, земля, беседка, лица… Потом Нина: как она сажала цветную ромашку, пела, ехала с ним в автобусе. Музыка проходила сквозь эти воспоминания и по пути теряла свой главный смысл — похоронный, заупокойный. Дойдёт до удода — и можно выключать.

Вот, после бурной мрачной темы, забрезжило — как розовая полоска зари среди туч, как дрожащий далёкий огонёк, как однообразное, лесное, неизвестно почему притягивающее удодово «худо тут». Да, всё-таки он кричит «худо тут». И в музыке в этом месте происходит что-то жутковатое. Это не удод кричит, а где-то совсем близко, на достижимом расстоянии, просвечивает оно.

Как только удод откричал, Валентин Алексеевич выключил проигрыватель, оделся и вышел на балкон. Ветер был довольно сильный, но тёплый — гораздо теплей, чем утром. Весенние запахи в воздухе усилились. Наверное, завтра начнётся настоящая весна. Звёзды горели ярко и сильно мигали, особенно одна, и в ней было два или даже три цвета.

— Мигай, — сказал ей Валентин Алексеевич. — Ты только подольше мигай, красивая.

Звезда мигала, а он на неё смотрел. Потом перевёл взгляд на другую звезду, тоже большую, но белую и неподвижную. Снова возник удод из «Реквиема», снова замелькало оно. Как будто и в воздухе встало что-то враждебное, что-то оттуда. Он ещё раз взглянул на звезду, которая мигала. Но она была далеко, а это враждебное где-то рядом.

Почти непреодолимо захотелось позвонить Нине. Но был уже одиннадцатый час, и Валентин Алексеевич решил, что поздно. Надо спать, чтобы поскорее добраться до утра. Когда он входил с балкона в комнату, звонил телефон. Но, пока он шёл к нему, телефон замолчал. Тогда Валентин Алексеевич набрал Нинин номер. Она взяла трубку сразу.

— Это вы сейчас звонили? — спросил он. «Вы» опять стало естественным.

— Я.

— А я хотел вам позвонить, но не решился. Подумал, что поздно уже.

— Правда хотели?

— Хотел. Очень. Мне надо, чтобы вы меня успокоили.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, просто почему-то не по себе. — Валентин Алексеевич замолк. И Нина молчала. — Я тут со звездой перемигивался. Красивая такая, приветливая. Только далеко очень.

— Валентин Алексеевич, что с вами? — В голосе Нины послышалось беспокойство. — Сердце?

— Да нет, Ниночка, сердце в порядке. В относительном.

— Всё-таки болит?

— Не болит. Я о другом — намекаю вам на что-то, а вы не понимаете. Ничего у меня не болит. А послушал ваш голос, и совсем хорошо стало. Умница, что позвонили.

— Тогда спокойной ночи?

— Спокойной ночи. И до завтра. Я вам завтра позвоню.

— До завтра.

«Что-то многовато я наметил на завтра, — подумал он. — И к своим съездить, и музыку переписывать, и Нина… Музыку, значит, опять на потом. А привет от Митьки всё-таки забыл передать. И это на завтра остаётся».