ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА

* * *

Приближалось время обеда. Валентин Алексеевич изучил провизию на столе в беседке: осмотрел банки, развернул свёртки, принесённые соседями. Было всё, чего требует водка: аппетитно и изысканно в своей простоте. Он сходил в дом за посудой и начал чистить картошку.

Подошла Нина:

— Давайте я вам помогу.

— Помогайте, — разрешил Валентин Алексеевич.

Она резала мягкое розовое сало, а он поглядывал на её руки. Они были небольшие и изящные, а пальцы с коротко остриженными ногтями к концам сужались и от этого казались длиннее и тоньше.

— И руки у вас красивые… — сказал он.

— А почему с таким сожалением?

— Да уж так. — Он невесело усмехнулся. — Хотел про себя, а получилось вслух.

— Вы всегда говорите комплименты про себя?

— Раньше всегда вслух говорил. А теперь больше про себя.

— Ничего, обойдусь. — Тон у неё был спокойный, но чувствовалось какое-то напряжение, а улыбка получилась настороженной.

Пока картошка варилась, стол был готов. В центре стояли две бутылки водки.

— Эй, соседи! — крикнул Валентин Алексеевич.

Лев Аронович и Виктор явились мгновенно.

— Красотища! — оценил Лев Аронович.

— А водки не мало? — усомнился Виктор. — Говорил же я, что три надо.

— Уймись! — сказал Лев Аронович. — Одна из нас — дама, а Валентину пока в полную силу пить нельзя.

«Мне ничего в полную силу нельзя, — подумал Валентин Алексеевич. — И скорее всего, не пока, а навсегда… На какое ещё „всегда“?»

Выпили за открытие сезона. Валентин Алексеевич наслаждался душистым ржаным хлебом, селёдкой, маринованными грибами и поражался, сколько удовольствия может доставить самая обычная еда. Смотрел на небо, на пробивающуюся траву, переводил взгляд с одного лица на другое с чувством бесконечного глубокого счастья. Господи, да что ещё нужно? Просто жить и всё это видеть, ощущать, любить. Любить…

— Ребята, я вас люблю, — вырвалось у него.

— Что-то рановато после первой! — хохотнул Виктор.

— Так давайте по второй.

— За любовь! — предложил Лев Аронович.

— И за дружбу, — добавила Нина.

— С тобой, Ниночка, я готов и за любовь, и за дружбу, — сказал Виктор, чокаясь с ней.

Пили и ели не спеша, со вкусом, разговаривая о садовых делах, о случаях из своей жизни, о жизни вообще. Виктор чуть было всё не испортил: заговорил о политике.

— А потому у нас такие катаклизмы и происходят, что всем всё до фонаря! — почти кричал он, отложив вилку в сторону и в упор глядя на Льва Ароновича, своего постоянного оппонента. — Каждый сидит в своей скорлупе и боится нос высунуть. Вот на Западе чуть что не так — сразу на улицу толпы выходят и шумят, пока своего не добьются. А у нас…

— Да брось ты об этом, Витя! — остановил его Лев Аронович. — Если у нас каждый раз на улицу выходить, всё движение перекроется. Пусть хоть сегодня нам никто водку пить не мешает.

— Нет, Ароныч, я с тобой не согласен, — не унимался Виктор. — Пока мы так рассуждаем, нас одурманивают всякими обещаниями и этой самой водкой.

— Завтра, если хочешь, выходи на улицу с транспарантом, — тоном выше произнёс Лев Аронович. — И водку завтра можешь не пить. А сегодня я спорить всё равно не буду.

— Вот из-за такой позиции мы сидим и будем сидеть в луже!

— Витенька! — взмолилась Нина. — Ну не надо об этом! Смотри, какой день хороший, какая у нас компания…

Виктор перевёл на неё суровый взгляд и вдруг заулыбался:

— Ладно, не буду. Только ради тебя. Тогда давайте выпьем за нас!

Наливали всем одинаково, Нине наравне с мужчинами — она пила легко, — только Валентину Алексеевичу поменьше. На третий раз Нина не выдержала:

— Поберегите себя, Валентин Алексеевич. Вы нам нужны живым и здоровым.

— Хорошо, — ответил он, — согласен на любое уменьшение дозы.

Он смотрел на Нину, сидевшую напротив, и она улыбалась, встречая его взгляд. Улыбка была уже не настороженная, а открытая и счастливая.

— Валентин, ты не похож на больного, — сказал Лев Аронович. — Может быть, пересмотришь своё решение?

— Какое?

— Насчёт продажи сада.

— Не трави душу, Ароныч. Я решил. Если кто-то из вас, — обратился он ко всем, — найдёт человека, такого, чтобы и саду хорошо, и вам ко двору пришёлся, скажите мне.

— А Алёшка, значит, никак? — спросил Виктор.

— Никак. Не дано ему. Вот Митя, может быть, садовод… — Валентин Алексеевич улыбнулся, вспоминая, как внук терпеливо собирал малину и смородину, пересаживал клубнику. — Или это только сейчас, пока маленький, а потом пройдёт. Но Митьку в любом случае долго ждать. Кончилась моя садовая эпопея — последний сезон начинается. А потом ещё раз посмотрю на весну — и всё.

— Ну, Алексеич, хоть слезу пускай! — заключил Лев Аронович. — Давайте лучше споём.

И завёл «По Дону гуляет казак молодой». Остальные вступили именно тогда и именно так, как нужно. У всех был хороший слух, а голоса не бог весть какие, но удачно подобрались: у Валентина Алексеевича мягкий баритон, у Льва Ароновича — почти бас, глуховатый, но верный, Виктор высоким резким тенором выводил затейливые подголоски, а глубокий текучий голос Нины плыл над мужскими голосами; всё в целом получалось богато и многослойно. Вот у Нины, пожалуй, был настоящий голос; он звучал и вверху, и на низах полно и красочно. Валентину Алексеевичу он почему-то напоминал голос кукушки, хотя это ему самому казалось смешным: там две ноты и монотонность — а тут такое многообразие! И всё-таки, слыша кукушку, он теперь всегда вспоминал Нину. А сейчас, впитывая голос Нины, думал примерно так: «Пой, милая, кукуй! Пока ты поёшь, я живу».

Спели и про Стеньку Разина с его челнами, и «Хаз-Булат удалой», и «Ревела буря, дождь шумел…».