ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА

Они подошли к самому краю высокого берега и заглянули вниз: почти отвесно обрывалась красноватая круча, размытая водой, а волны в стороне от неё катились тихо и спокойно.

Хорошо было идти по тропинке среди травы. Навстречу дул свежий, но не холодный ветер, и от этого собственное лицо казалось Нине одухотворённым, а сама она — невесомой и решительной. Это полузабытое ощущение пришло из юности, когда она многого ждала от жизни и от себя. Чуть поодаль громоздились склоны, обрывы, бугры, поросшие деревьями и кустарником. На одном дереве звонко базарили воробьи.

Опять начались дома. У кассы посмотрели расписание: до электрички оставалось немного больше двух часов.

— Маловато, — пожалел Валентин Алексеевич, — но надо успеть. Давайте найдём магазин и купим чего-нибудь поесть. А потом, как настоящие бродяги, сядем под деревом.

— Как здорово!

— Разведём костёр и испечём картошку.

— А где будем воровать картошку? Её уже давно выкопали.

— Ну уж сразу и воровать! Я с собой захватил.

— А я вошла в роль. Хочется совершить какой-нибудь хулиганский поступок. Давайте хоть воды из колодца выпьем.

Они прошли по улице, но ни колодца, ни даже колонки не увидели. Зато обнаружили магазин.

— Раз мы бродяги, придётся купить вина, — перед входом сказал Валентин Алексеевич.

— Какого-нибудь ужасного портвейна!

— Да. Чем ужаснее, тем лучше.

В магазине оказался хороший массандровский портвейн.

— Придётся брать, — сказал Валентин Алексеевич, изображая сожаление.

— Придётся, — подтвердила Нина. — Только он слишком дорогой. Давайте в складчину.

— Не беспокойтесь. Я за вами ухаживаю и делаю широкие жесты.

Купили хлеба, колбасы и сыру. В последний момент заметили длинные тепличные огурцы, взяли один. Продавщица смотрела на необычных покупателей с интересом.

Когда они вышли из магазина, Нина спохватилась:

— Ой, а из чего мы пить будем?

— У меня стаканчики есть. Не хухры-мухры.

— Так вы, значит, были уверены, что я соглашусь на распитие вина в неизвестном месте?

— Нет. Просто на всякий случай.

Высокая сухая трава почти не держалась в земле. Очень быстро они сложили большую лёгкую кучу, и Валентин Алексеевич поджёг её. Костёр получился такой, что пришлось отойти в сторону. Трава сгорела моментально; Валентин Алексеевич сгрёб золу и положил в неё картофелины:

— Пусть печётся, а мы пока начнём.

Они сели под деревом и разложили еду на газете. Сыр и колбасу им нарезали в магазине, а хлеб с хрустящей корочкой ломали. Было удивительно вкусно, а от вина всё приблизилось: и море, и дальние деревья, и Валентин Алексеевич… Солнце уже клонилось к горизонту, и облака, объёмные, закруглённые, окрасились в белесо-лимонный цвет.

— В детстве я хотела стать художником, — сказала Нина. — Но не таким, как другие, а рисовать только облака. Я думала, что много лет буду рисовать разные облака, а потом устрою выставку, и все увидят, что такого художника во всём мире нет, — только я. Многие тоже начнут рисовать облака — может быть, появится такое направление в живописи, — но самое главное и самое лучшее уже будет у меня. И я войду в историю за то, что первая до этого додумалась.

— Ну и как? — спросил Валентин Алексеевич. — Рисовали облака?

— Попробовала… Ничего не получилось. То есть получилось совсем не то.

— А пробовали всерьёз?

— Не очень. Может быть, надо было ещё постараться. Или поступить в художественное училище. Рисовала я нельзя сказать что плохо, могли и принять. Но, наверное, поняла, что всё равно не дотяну. — Ей вдруг как будто всё открылось по-новому. — Или надо было приложить все силы? Вот выйду на пенсию — тогда… — И залилась смехом.

Пока она говорила, Валентин Алексеевич смотрел на неё.

— Какая вы сейчас хорошенькая!

— Только сейчас? — И подумала: «Зачем я кокетничаю?»

— Не только. Но сейчас особенно.

Валентин Алексеевич один раз уже перевернул картофелины в золе, а теперь вынул их. Нина взяла картошку; пачкая пальцы и обжигаясь, рванула кожуру и вдохнула неповторимый запах. Снова, уже в который раз за этот день, рядом было детство. А этот вкус вместе с ветром и облаками… Из лимонных облака стали шафранными, и они всё выходили и выходили из-за горизонта, всё шли и шли по небу. А горьковатый вкус портвейна, печёная картошка и запах потухшего костра, оживавший от ветра, соединялись во что-то запретно-праздничное.

— Мы бродяги и пропойцы, — радостно сказала Нина.

А Валентин Алексеевич пропел окуджавское:

Не бродяги, не пропойцы,

За столом семи морей…

Они спели песню до конца. Валентин Алексеевич знал все слова, Нина — почти все. Когда он пел «славу женщине моей», ни в его интонации, ни в лице не просматривалось никакого намёка на то, что он думает при этом о Нине. И она радовалась целомудренной затаённости его чувства. Что он думал о ней, когда пел эти слова, она была уверена.

Зашло солнце, и стало быстро темнеть.

— Нина, у нас полчаса до электрички и пятнадцать минут до подъёма, — вдруг сказал Валентин Алексеевич, взглянув на часы.

— Так мало? — с сожалением вырвалось у неё.

— А вы не жалейте. Лучше пусть кончается, когда хочется ещё, чем скучать и ждать, когда же это кончится. Хорошо я сказал?

— Замечательно.

— Хотя наверняка что-нибудь подобное уже говорилось.

Он разлил остатки вина.

— Я не знала, что бывает такой портвейн, — сказала Нина. — Хотя я не об этом… У меня не было таких дней, как сегодняшний.

— У меня, пожалуй, тоже. — Валентин Алексеевич помолчал, глядя в сторону, потом перевёл взгляд на Нину. — Вот смотрю на вас и не понимаю: почему вы одна? Я не имею права на этот вопрос и никогда не задаю его женщинам. А вас почему-то спросил…

— А я на этот вопрос не отвечаю. Но вам отвечу. Я, наверное, слишком люблю свободу. Не в том смысле, чтобы заводить связи на стороне… Мне нужна свобода, чтобы никто не пытался изменить, отменить, заглушить то, что моё и только моё. Понимаете?

— Понимаю.

— А муж не понимал. Мы прожили с ним три года, больше не смогли. Потом у меня было два коротких романа: один грустный, а другой смешной. И опять без понимания. Жаль, что детей нет. А может быть, всё правильно. Кажется, я начала жаловаться на судьбу, — прервала себя Нина. — А вы слушаете, как мой племянник, когда ему читают сказки.

— Смотрите, какое облако… — Прямо над ними стояло большое тёмно-розовое облако с пепельной подсветкой. — У вас сохранились рисунки с облаками?

— Кое-что сохранилось.

— Покажете мне?

— Только если вы действительно хотите, а не из вежливости спрашиваете.

— Очень хочу.

— Тогда я вас приглашаю через неделю.

— Хорошо. А потом устроим ещё какую-нибудь авантюру.

Полторы недели после этого дня были сплошным тихим счастьем. Или, что почти то же самое, ожиданием его. Нина чувствовала, что всё известно и решено, — нужно только подождать, когда счастье призовёт её. Она смеялась над собой, обзывала себя старой Ассолью… и ждала. Через неделю к ней приехали родственники, и встреча сорвалась, но это уже не имело значения. В середине следующей недели она стала напряжённо ждать звонка Валентина Алексеевича. Измучившись и не дождавшись, позвонила сама.

Чёткий женский голос — Нина сразу узнала Аню, хотя встречалась с ней всего два раза — сообщил ей, что Валентин Алексеевич болен и приезжать ей пока нельзя. Нина растерялась, попросила передать ему привет и, ни о чём не спросив, положила трубку. Удивилась своей глупости, собралась с духом и минут через десять позвонила ещё раз, но к телефону никто не подошёл.