ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА

Они договорились встретиться на вокзале в двенадцать часов. Нина немного разволновалась. Зачем ей это? Теперь тёплые и ровные отношения, которые сложились у неё с Валентином Алексеевичем, могут осложниться, и тогда уже не будет спокойствия и свободы — того, за что она любила поездки в сад. А если он… Да нет, какое будущее у неё может быть с человеком, которому за шестьдесят? И ей самой поздновато об этом думать. Валентин Алексеевич ей нравился, она видела, что нравится ему, и это придавало приятную остроту их общению. Но большего она не ждала и не хотела. А тут вдруг он назначил ей свидание, да ещё такое странное. Зачем? Что он к ней чувствует? Чего хочет? Как себя поведёт?

Нина включила телевизор, но там не было ничего интересного. Взяла книгу — не читалось. Время почти не шло. Когда наконец оно дошло до четверти двенадцатого, начала собираться. Жаль, что нельзя надеть длинную чёрную юбку, которая, как она считала, придавала ей особую стройность: к ней нужны туфли на высоких каблуках, а придётся, наверное, долго идти пешком. Надо было выбирать театр — хоть покрасовалась бы. Нина думала это иронически, с лёгкой усмешкой над собой, но отчасти и серьёзно.

Одевшись, встала перед большим зеркалом. В светлой куртке и просторных брюках она себе понравилась. Взяла цветной полиэтиленовый пакет и положила туда два больших куска капустного пирога, испечённого вчера, и несколько груш из своего сада, которые любил Валентин Алексеевич.

Он ждал на автобусной остановке и, когда она выходила, подал ей руку.

— А вы ещё моложе, чем я представлял, — сказал он как будто с сожалением.

— Это плохо?

— Для вас хорошо, а для меня… Как я буду рядом с вами выглядеть?

Нина почему-то смутилась. Чуть было не брякнула: «Не будут же с нас писать картину „Неравный брак“», но успела удержаться и ответила:

— Если это для вас так важно, могу сказать ответный комплимент. Рядом со мной вы будете выглядеть очень даже неплохо. И сами по себе — тоже.

После этих слов можно было посмотреть на него не вскользь, как до этого, а подольше, и Нина посмотрела. Да, он ещё может привлечь внимание. Среднего роста, поджарый, с почти полностью седыми, но густыми, слегка волнистыми волосами; небольшие тёмные глаза под широкими бровями острые и молодые, нос немного уточкой, а губы полные, мягкие, красивой формы, — лицо неправильное, но привлекательное. Даже очень привлекательное, отметила она. В этом лице чувствовалось сильное, напряжённое биение жизни, и оно показалось ей почти незнакомым. Он тоже смотрел на неё, и Нина понимала, что с удовольствием.

Они ехали в электричке, сидя друг против друга и глядя в окно. На многих деревьях ещё оставались яркие листья, а иногда попадались кусты, листья на которых были и зелёные, и жёлтые, и розовые, и оранжевые, и тёмно-фиолетовые. Перед домами цвели последние осенние цветы. И всё это насквозь просвечивалось солнцем.

— Так мы можем и до конца доехать, — сказала Нина. — Смотрите, как здесь хорошо: деревьев много — почти лес, и тропинка, а в той стороне даль широкая…

— Дальше, насколько я помню, тоже хорошо. Давайте ещё проедем и, если понравится, пойдём оттуда в обратную сторону. Вы ведь не боитесь ходьбы?

— Наоборот, очень люблю ходить.

— Я тоже. Решили бродяжничать — значит, будем. Сколько остановок пройдём: одну или две?

— Две! — обрадовалась Нина. — Или три.

Проехали ещё остановку и ещё… Везде было хорошо, сойти можно где угодно. А когда поезд пошёл в лихой разворот, оба одновременно воскликнули: «Вот здесь!» — и рассмеялись.

Посёлок лежал в низине, а за ним начиналось море, врезаясь в мокрый жёлто-коричневый песок неровным краем. Валентин Алексеевич и Нина прошли по узкой тропке вдоль железнодорожного полотна и выбрались на простор. Небо, очень большое и явственно круглое, в зените было ярко-синим, а к горизонту синева через разные оттенки постепенно сходила до нежной голубизны. И по всему небу медленно плыли плотные кучевые облака. В них было что-то весёлое и летнее, особенно там, где абсолютно белое облако соприкасалось с глубокой синевой.

— Вот такое белое и такое синее, — сказала Нина, — у меня связано с летом, морем и вообще с чем-то таким, что бывает только в детстве. Когда я это вижу, я так ясно вспоминаю то детское чувство, что снова его испытываю. Вы меня понимаете?

— Наверное, понимаю. Когда я смотрю на такое небо и такие облака, мне кажется, что впереди у меня необыкновенно прекрасный день, а ещё дальше много таких же дней — таких же по «прекрасности», но совсем других, какие-то приключения, встречи, а сам я скоро сделаю что-нибудь этакое…

Они шли, изредка переговариваясь. Нине нравилось, что Валентин Алексеевич не считает нужным развлекать её разговором и не старается произвести впечатление. Ей было спокойно и хорошо с ним. Она впитывала всё, что видела, так, как у неё бывало только наедине с собой, и в то же время постоянно сознавала, что рядом человек, мужчина, которому она нравится и с которым ей хорошо… и который нравится ей. Такого у неё ни с кем не было: обычно любой, кто находился рядом, сковывал её и поглощал главное внимание, предназначавшееся не ему.

— Мне с вами очень легко, — вдруг сказал Валентин Алексеевич почти то же, о чём она думала, — вы мало говорите. Когда много говорят, я устаю. А вас моя молчаливость не угнетает?

— Что вы! — мгновенно отозвалась Нина. — Я как раз сейчас радовалась, что вы не говорите без умолку и не заполняете всё собой.

— То есть меня как будто нет?

— Вы есть. Но вы не мешаете… Нет, я что-то не то говорю. Вы ничего не перекрываете и не заполняете… Нет, это опять не то. Так и обидеть можно.

— А я всё равно понял, что вы хотите сказать. — Валентин Алексеевич говорил лёгким, даже шутливым тоном, и Нина была ему за это благодарна. — И могу добавить. Так молчать — спокойно, без всякой неловкости — и так не мешать друг другу могут только близкие люди. Даже если бы мы не были знакомы, всё равно мы близкие.

— Я знаю, о чём вы! — подхватила Нина. — Бывает, что скажет человек несколько слов, даже неважно о чём, и сразу понятно, что он такой… близкий, как вы говорите. Спросишь, как пройти куда-то, он ответит, и видишь — близкий. И жалеешь, что больше спрашивать у него нечего. А иногда хочется сказать постороннему человеку: «Давай дружить», потому что главное про него сразу знаешь.

— А как вы думаете, близких людей много?

Нина чуть задумалась.

— Много, наверное, только почему-то больше среди незнакомых.

Прошло уже много времени. Были открытые места, лесополосы, сады… И появилось радостное, тревожное ожидание неизвестного, как в раннем детстве, когда она одна путешествовала по ближним окрестностям дома — там, куда её не пускали. Тогда мир был неведомым, заманчивым и мог бесконечно расширяться.

— Знаете, сколько мне сейчас лет? — Нина засмеялась. — Пять или шесть. С тех пор я такого чувства не помню.

Валентин Алексеевич быстро повернулся к ней. У него в глазах было счастливое удивление.

— Кажется, мы чувствуем примерно одно и то же. Только мне сейчас лет двенадцать. Мы, мальчишки, иногда уезжали на велосипедах довольно далеко за село и там купались в речке, жгли костры или оставляли велосипеды под деревьями и шли куда глаза глядят. А когда мне случалось ездить одному, кем только я себя не воображал: и странствующим рыцарем, и беглым каторжником, и инопланетянином…

— Вы не похожи на деревенского, — сказала Нина.

— А по-моему, похож. Мои родители были учителями, а мы с братом и сестрой росли в природе и в книгах.

— Хорошо вам!.. — протянула Нина. — Да нет, и мне было хорошо, хотя я росла в четырёхэтажном доме. Зато у нас был большой зелёный двор, а кругом — много скверов и сквериков; мне они казались дремучими зарослями, и я всё время порывалась сбежать туда.

Улица кончилась, и снова открылось море, тёмное и ровное. А впереди протянулось широкое пространство, покрытое молодой травой: осень была тёплая, и трава успела вырасти снова.