ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА

Никто не узнал, что они ходили в сад. Воспоминание осталось тайным, близким и ярким. Но больше этот поход Алёша не повторил — ни со Славкой, ни один. Потом он подумал, что, может быть, это правильно: такое воспоминание должно остаться единственным. А почему этот день так врезался в его память и так много для него значил, он до конца не разобрался, но чувствовал, что тогда он заглянул во что-то до того неизвестное и в жизни, и в себе самом.

Уже взрослым, женатым он несколько раз собирался осуществить то, о чём думал, лёжа на диване в зимнем саду, да так и не собрался. Наверное, мысленно так глубоко ушёл тогда в своё убежище заранее, что этого ему хватило и на будущее. Нет, всё-таки не хватило. Иногда, особенно когда идёт снег, хочется бросить всё и пойти по той же дороге в белый сад, в маленький дом; взять с собой толстую книгу и свечку… днём бродить, а вечером читать и думать. Одному среди снегов.

У Славки сейчас тоже семья, двое детей. Недавно Алексей заговорил с ним о том зимнем дне. Думал, что он забыл. Оказалось, помнит. И улыбка у Славки была блаженная и дурацкая, когда они об этом вспоминали. Наверное, и у него самого была такая же.

* * *

Валентин Алексеевич подошёл к шпалерам для винограда и заглянул в Нинин сад. Ограды между садами у них не было: в самом начале соседи договорились, что каждый сажает вдоль одной стороны своего участка виноград — и получается естественная непроходимая граница. Сейчас виноград ещё не открывали, и всё просматривалось насквозь.

Нина, легко нагибаясь, сыпала в землю какие-то семена. Над ней протянулась ветка абрикоса с крупными налившимися почками, а за веткой летело растрёпанное перистое облако. Это из-за Нины он стал по-новому замечать облака: у неё с облаками особые отношения.

— Что это у вас будет? — спросил Валентин Алексеевич.

— Цветная ромашка. Я её очень люблю: лепестки яркие, разноцветные, а зелень ажурная.

— Как у укропа?

— Похоже. Хотите, я вам семян дам?

— А ухаживать за этой ромашкой надо?

— Не надо, сама растёт.

— Тогда давайте. А ещё я посажу укроп. Алёшке в детстве очень нравился укроп с зонтиками. Смотрит огромными глазами и тихо так говорит: «Правда, красиво?» И любил он сад… — Валентин Алексеевич вздохнул. — Только не будет он садом заниматься. Как подумаю, что со всем этим расставаться надо… — Он замолчал. — Ну вот, завёл шарманку. Вы мне об этом говорить не разрешайте; оказывается, я долго могу жаловаться. Пойду-ка лучше делом займусь.

— А семена?

— А семена давайте. Посажу. В следующий раз я вам тоже семян дам. Шикарные цветы — «лохмачи» называются.

Нина ещё немного посыпала и протянула ему бумажный пакет с семенами.

— Валентин Алексеевич, вы не похожи на больного. Может быть, вам не надо продавать сад? Если вы будете в таком же состоянии лет десять или пятнадцать…

— Или двадцать пять… — Он усмехнулся. — Нет, Ниночка. Была у меня когда-то тётя, а у тёти — кошка. Обе были старые и больные, а прожили они в мире и согласии много лет. И эта моя тётка под конец кошкиной жизни повторяла: «Хоть бы она умерла раньше меня! Что с ней будет, если я умру?» И потом, похоронив кошку, сказала: «Слава Богу!» А через два года и сама… Вот так и мой сад: хочу при жизни передать его хорошему хозяину, чтобы он не оставался сиротой.

— По-моему, неудачный пример, — сказала Нина. — И у вас возраст ещё не преклонный, и у сада жизнь длиннее кошачьей. Вы же не хоронить его собираетесь, а передать кому-то, чтобы он жил.

— Пример, конечно, не очень, — согласился Валентин Алексеевич. — Но дело не в примере, а в том, что я не должен себя ни с чем связывать. И ни с кем. Я не хочу быть ни в положении тёти, ни в положении кошки.

— Вы что, боитесь? — Она смотрела на него с печальным упрёком.

— Боюсь. А вы не боитесь?

— А я — нет.

Она резко повернулась и отошла от него. «А я — нет, — как будто продолжало звучать. — А я — нет». Валентин Алексеевич пошёл сажать цветную ромашку.

От земли шёл влажный крепкий запах. Ветра то не было совсем, то он налетал порывами, ещё прохладный, и обдавал чем-то волнующим, неясным, полузабытым. В детстве и в юности от такого ветра в сознании, в теле, во всём существе поднимались всплески какой-то силы и казалось, что он может что-то такое, о чём даже не подозревает. И сейчас в нём воспрянул отголосок той силы. С молодой жадностью захотелось жить. Пусть он проглядел себя, пусть он действительно мог что-то большее когда-то, но не понял этого. Пусть… Всё равно хорошо.

Валентин Алексеевич ещё раз вдохнул и просмаковал этот воздух, ещё раз посмотрел на сияющее небо с бело-серыми облаками, на женщину с тонкой талией и округлыми бёдрами…

— Хорошо! — проговорил он вслух.

* * *

Нина не думала, что она так много ждала от сегодняшней встречи. Зимой, навещая Валентина Алексеевича, она поняла: он поставил свою болезнь преградой между ними. Крепко и решительно поставил, даже только что «боюсь» не побоялся сказать. А она, оказывается, почти тайком от себя надеялась на продолжение того дня, счастливого осеннего дня, в обход всех преград. Но старалась не вспоминать его подробно, чтобы не спугнуть на этом обходном пути.

«А вот возьму и вспомню! — решила она и, сосредоточившись, мысленно обратилась к Валентину Алексеевичу: — Слушай! Я буду вспоминать. Я буду вспоминать громко, чтобы ты услышал!»

От этого «ты», произнесённого про себя, стало трудно дышать. Она зашла за дом, села на перевёрнутое ведро, уставилась на медленно плывущее облако и принялась вспоминать, насмехаясь над собой и в то же время почти веря, что её «громкие» мысли можно услышать.

В то утро, когда зазвонил телефон, она спала, и этот звонок вплёлся в сюжет сна. Но наконец она поняла, что звонок идёт из действительности, и вскочила.

— Доброе утро, Нина! — Голос был знакомый, но чей, она не поняла. — Неужели я вас разбудил?

— Доброе утро… — Отвечая, она соображала, кто бы это мог быть. Ну да, конечно. Просто по телефону она его никогда не слышала и не ожидала услышать. — Валентин Алексеевич, — закончила она после длинной паузы.

— Если узнали, наверное, это добрый знак. Так вы спали?

— Вообще-то спала. А который час?

— Ровно девять. Я почему-то решил, что вы «жаворонок».

— Нет, я ужасная «сова». На работу встаю через силу, а по выходным отсыпаюсь. Но девять часов — это уже можно и вставать.

— Вы знаете, Нина, что-то я по вас заскучал, а до весны ещё далеко, — сказал Валентин Алексеевич. — Мне очень хочется вас куда-нибудь пригласить. Вы не против?

Это было неожиданно. Нина немного подумала.

— Нет. А куда?

— В театр, например… или ко мне, или вы можете меня к себе пригласить. А есть ещё дикий вариант.

— Это как?

— Садимся на электричку, смотрим в окно и выходим где захочется. А там бродяжничаем. Что выбираете?

— Дикий вариант самый интересный. А вам какой больше нравится?

— И мне дикий. Я почему-то так и думал, что вы его выберете.