ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА

А Алёша… У него какие-то мальчишеские словечки, размашистые жесты… Ей казалось, что она ушла вперёд, а он остался тем же, что был, или даже утратил часть того, что она в нём любила. Она старалась заставить себя ни на что не обращать внимания, но всё больше замечала всяких неприятных мелочей и всё сильнее раздражалась. А её раздражение, которого он не мог не чувствовать, отдаляло и его от неё.

Оставшись в саду одна, Аня ни в чём толком не разобралась и ничего не решила. Да и что она могла решить? Но были глухие осенние сумерки, абсолютное целительное одиночество, длинная ночь среди невозможной тишины и темноты; иногда она просыпалась, вслушивалась в пустоту и снова засыпала… А вечером ясно, до мелких подробностей вспоминала, как впервые приехала в сад с Алёшей.

И теперь это снова проходило перед ней, уже вместе с воспоминаниями о тихом сером дне и одинокой ночи в маленьком доме среди листопада.

Тогда тоже была осень. На лекции они не пошли; просто бродили по улицам, блаженно томясь оттого, что они вместе.

— Это наш автобус, — вдруг сказал Алёша; в его интонации было что-то детское.

— Какой это «ваш»? — переспросила Аня.

— Садовый. Он идёт в наш сад. Давай поедем!

— Зачем?

Он посмотрел на неё с обидой. Обида тоже была детская. Алёша стал смешным и от этого особенно близким. Но ехать в какой-то сад…

— Автобус сейчас уйдёт, — забеспокоился Алёша. — Поедем?

— Поедем, — ответила она, всё ещё сомневаясь.

И пока они ехали, она поняла: сегодня это наконец случится.

Они встречались ещё с весны. Сначала всё развивалось медленно, постепенно, и Ане это нравилось. Она хотела входить в любовь так, чтобы прочувствовать все её шорохи и дуновения, все смыслы и оттенки. И Алексей, который сначала торопил события, подчинился и стал сопровождать её в этом медленном шествии; похоже, ему это тоже нравилось. Иногда она досадовала на него за его подчинение, особенно в последнее время: всё больше ей хотелось, чтобы он вёл её, а не следовал за ней. Бывали дни, когда всплывала мысль: может быть, это не любовь, а только желание любви? Но при встречах с ним всё возвращалось: чувство тайны и праздника, любование его чертами, словами, голосом… Они лежали рядом на пляже, резвились в воде, целовались в дальних уголках парков и в безлюдных вечерних переулках, но случай завершить это полным сближением всё не представлялся. А вернее, она исключала такие случаи. Можно было, конечно, просто пожениться. Оба знали, что это будет, но хотелось запретного, тайного, а не на виду у всех и с общего одобрения.

И вот они едут в этот незнакомый сад. Ну и пусть.

В автобусе Аня сидела, а Алёша стоял рядом. Поворачиваться было неудобно, и она ни разу не взглянула на него. Ей стало казаться, что она едет одна, неизвестно куда и неизвестно зачем. Но, вспомнив, что всё-таки не одна, додумала: «И неизвестно с кем». И стала застывать, каменеть. Иногда Алёша слегка дотрагивался до неё, и это её согревало, но ненадолго.

Они вышли. Воздух был прохладный и по-загородному живой. По обе стороны дороги тянулись сады, а сверху нависало бледное небо в плотных серых тучах. И Аня как бы со стороны увидела, что среди чего-то большого и равнодушного идут два чужих всему этому и чужих друг другу человека. Она опять остро почувствовала себя одной, не связанной с Алексеем.

— Зря мы приехали, — обронила она, и это прозвучало холодно и отрешённо.

— Не надо так, — попросил Алёша. — Ты где-то далеко.

Он взял её за руку; ей очень захотелось отнять руку, но она не отняла, чтобы не обидеть Алёшу и не увеличить это чувство отдельности от него, которое начинало пугать её.

— А тебе сейчас разве хорошо? — спросила она.

— Нет. Это потому, что ты какая-то странная. А когда ехали, было хорошо.

Она молчала.

— Ты что, боишься?

— Не знаю. Мне тоже кажется, что ты далеко.

«Он знает, что мы приехали для этого», — подумала она.

Алёша сделал движение к ней, но она еле слышно выговорила:

— Не надо.

До сада шли молча. Вошли в калитку, и из-под большого камня у веранды Алёша достал ключ. Он отпер дверь, и Аня заглянула в тёмную комнату: окна были закрыты ставнями.

— Хочешь, я покажу тебе сад? — предложил Алёша.

— Конечно! — с облегчением согласилась она.

Он повёл её по саду, представляя ей каждое дерево и что-нибудь сообщая о нём. Говорил и о ночёвках на чердаке, но о девочке Марине не упомянул, о ней он рассказал через несколько лет. И потому, что он не сказал о ней тогда, Аня поняла: это не просто эпизод, а что-то очень важное для Алёши, не зря он говорил о ней так скупо и бесстрастно. Домыслив ту грозовую ночь, она не нашла такого же сильного общего воспоминания у себя с Алёшей. И даже ревновала его к Марине. Смешно! Хотя почему смешно?

Шуршали падающие листья, посвистывали шустрые маленькие птички, ярко цвели бархатцы и ноготки. И Алёша смотрел на неё ясно, без вожделения — что за слово дурацкое всплыло! — тот же самый Алёша, знакомый и родной. И ещё ближе, чем был до сих пор: сад приоткрыл его перед ней до самого детства.

Вдруг с неба начали падать крупные капли, и почти мгновенно обрушился дождь. Алёшина куртка и Анин плащ остались в доме; они сняли их, потому что было тепло.

В дом влетели совершенно мокрые. Всё произошло само собой: сбросили с себя мокрую одежду и упали на широкий старый диван… Аня потом удивилась: она, оказывается, успела подумать, что диван от старости уже не складывается, и заметить, что он застелен простынёй и одеялом.

…Они лежали, обнявшись, под тяжёлым одеялом и слушали шум дождя, то стихавшего, то снова набиравшего силу. Никакого потрясения и никакого счастья Аня не ощущала. Было только облегчение: наконец наступил отдых после долгих волнений, страха и напряжения.

— Я сейчас засну, — сказала она.

— А я тебя разбужу.

Он откинул одеяло и начал нежно, медленно целовать её. Она увидела над собой его лицо, изменённое страстью, и торопливо проговорила:

— Не надо сейчас. Больно.

Он послушно лёг рядом. Дождь припустил сильнее, и она, лёжа с закрытыми глазами и слушая его ровный шум, чувствовала, как жизнь постепенно переполняет её, переливается через край сознания. Хорошо бы, думала она, остаться здесь и жить вместе с деревьями, дождями, снегами… С Алёшей, с детьми…

— Не уходить бы отсюда, — сказал Алёша.