ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА

Держать в себе это новое и огромное становилось невыносимо, и Агата решила позвонить Насте — бывшей однокурснице и старинной подруге. Вообще-то она обещала позвонить ей ещё вчера, но сил не было.

Настя её опередила: позвонила на минуту раньше.

— Ну что, Агаха, провалилась? — сочувственно спросила она без всяких приветствий.

— Угу. С треском. А как ты догадалась?

— А так, что ты вчера не позвонила. Как настроение?

— Между небом и землёй. В кино предложили сниматься.

— Серьёзно или как?

— Серьёзно. Или как.

— Объяснишь?

— Объясню. У меня кусок сценария. Разучиваю. Завтра встречаюсь со сценаристом.

Молчание Насти показалось Агате издевательским.

— Откуда он взялся? В смысле сценарист, а не сценарий.

— На улице подошёл. Но по-хорошему, не так, как пристают.

— А какой он из себя?

— Весёлый бородатый дяденька. Глаза красивые.

— Плохо! — вздохнула Настя. — Бабник. А роль какая?

— Главная. Девчонка, потом жена бизнесмена, потом любовь… Я ещё не успела обо всём расспросить, завтра узнаю. А фильм называется «Гранатовые яблоки». Телевизионный, в Москве будут снимать. А первые две серии — здесь, у нас.

Настин голос понизился до саркастического шёпота:

— Главная роль?! Ты думать умеешь? Посиди спокойно, пораскинь мозгами. Или давай сейчас ко мне, расскажешь всё подробно.

Агата с первых же Настиных слов начала проклинать себя за болтливость. Если она сейчас пойдёт к Насте, та выльет ей на голову ушат холодной воды и разберёт все её мечты на составные части.

— Нет, Настя, — сказала она. — Я хочу решить сама. Мне очень важно, чтобы никто не подсказывал.

— Ладно. Только смотри, чтоб твой романтизм не помешал. Слушай голос разума. И если будешь уединяться с этим весёлым бородатым, держись в пределах досягаемости. Когда у вас свидание?

— В два часа.

— В три я тебе позвоню. Пока!

Агата села и стала думать. Ведь она и сама понимает, что всё это не очень правдоподобно: почему-то на неё обратили внимание, почему-то ей предложили главную роль… Насчёт своей внешности Агата не заблуждалась. Фигура хороша бесспорно: очень изящная, но без излишней худобы, а вот рост маловат. Лицо широкое, нос слишком короткий и недостаточно тонкий — хорошо хоть прямой, губы яркие, пухлые, а когда улыбается… Папа в детстве дразнил: «Рот до ушей — хоть завязочки пришей». Агата сама ещё не решила, нравятся ей свои губы или нет. Зато глаза определённо нравились: большие, далеко поставленные, меняющие цвет в зависимости от освещения и настроения, — агатовые, как говорила мама. В последний год она стала замечать, что на ней останавливают взгляд мужчины разных возрастов. Некоторые пытались знакомиться на улице, а один парень в трамвае сказал: «Не понимаю: вы не совсем красивая, но какая-то интересная». Пожалуй, её могли выбрать на роль неординарной женщины. Но возраст, но отсутствие опыта, может быть, полная бездарность… Всё-таки полной бездарности Агата не допускала, и больше всего из-за своего «хамелеонства» — умения видеть себя глазами других и подавать такой, какой её видят; это она считала родственным актёрству. Но Михаил Олегович этого не знает. Тем более непонятно, почему он выбрал её. Или, наоборот, всё понятно и кино здесь ни при чём. И всё-таки, пока оставалась хоть какая-то надежда, Агата решила попробовать.

Произнося слова роли, она старалась так, словно от этого зависело её счастье или спасение. Играть специально почти не нужно было, потому что в ней уже поселилась Люба и Агата научилась сливаться с ней в единое целое.

IV

Михаил Олегович просил Агату одеться так, чтобы видна была фигура: «А то в этих занавесках не поймёшь, есть она у вас или нет». То, что он сказал это так прямо, Агата истолковала в его пользу: если бы её фигура интересовала его не для дела, постарался бы свой интерес завуалировать. Хотя здесь мог быть и обратный расчёт: снимал с себя подозрения такой откровенностью.

Агата выбрала платье с чёрно-кофейно-белым рисунком, хорошо сочетавшееся с загаром, плотно облегавшее её и высоко открывавшее ноги — длинные, золотистые, в меру полные вверху и в икрах; чёрные босоножки на высоких каблуках делали их ещё стройнее. Глаза подкрасила так, чтобы придать им больше выразительности, а губы она никогда не красила: и без того слишком приметные.

Уже «в костюме и гриме» ещё раз повторила роль, почти стуча зубами от волнения; получилось плохо. Она не могла поймать вчерашнее настроение, а текст от многократного повторения вызывал отвращение.

Взглянув перед выходом в зеркало, Агата увидела своё лицо таким, каким она его ещё не знала; что в нём было новым, разбираться не хотелось, и она произнесла неожиданно глубоким, зазвеневшим голосом:

— «Я ваша!.. Звёзды, деревья, цветы, звери и птицы…»

Её окружила звёздная ночь. Трещали цикады, просыпались тревожащие воспоминания, томило предчувствие счастья; но всё это было не её, а этой незнакомой, вернее, несуществующей женщины, которой Агата почувствовала себя в этот момент.

По пути она старалась не растерять это ощущение.

Михаил Олегович стоял на условленном углу. Когда Агата подходила к нему, он раскинул руки, как будто хотел обнять её, но не обнял. Улыбнулся широко, дружески:

— Вот умница! Я не был уверен, что вы придёте.

— Но я же сказала, что приду.

— А вы всегда держите слово?

— Всегда. Если могу.

— Прекрасно! Я тоже держу слово. — Михаил Олегович хитро улыбнулся. — Могу наврать, вокруг пальца обвести, но это уже другое дело.

Михаил Олегович оказался преподавателем колледжа. Он провёл Агату в аудиторию, уселся на подоконник и попросил её походить и повертеться. Смотрел на неё с интересом и удовольствием.

— Вот теперь я вижу, что фигура у вас есть. А рост какой?

— Сто пятьдесят шесть.

— Прелесть! — обрадовался Михаил Олегович. — Как раз и нужно такое миниатюрное создание. А талия?

— Пятьдесят восемь. — Агата побоялась, что он спросит про вес — вдруг придётся толстеть или худеть, — и поспешно сказала: — Больше отвечать не буду, а то чувствую себя лошадью, которой в зубы заглядывают.

Михаил Олегович удивился:

— Да вы обиделись, что ли? Ну хорошо, не буду, хотя очень любопытно ещё поспрашивать. А зубы, кстати, подходящие. — И улыбнулся так располагающе, что Агата его простила. — Но давайте займёмся тем, ради чего мы встретились. Вы над ролью работали?

— Конечно. И вчера, и сегодня.

— Ну и как? Получается?

Агата прислушивалась к каждой интонации Михаила Олеговича, следила за выражением его лица: нет ли где фальши, не выдаст ли он себя какой-нибудь мелочью? Но пока всё выглядело естественно.

— Не всегда, — пожаловалась она. — Иногда поймаю настроение, тогда получается… мне так кажется. А иногда такое./ Вчера я даже решила, что откажусь.

— Ну, давайте начнём, пока не отказались. Настройтесь. Я вам буду реплики подавать.

Михаил Олегович встал с подоконника, достал из портфеля текст сценария и, стоя напротив Агаты, начал так глубоко и бархатно, что Агата сразу почувствовала себя Любой и услышала цикад. Текст она помнила наизусть и говорила голосом, который вчера нашла, — выше и мелодичнее, чем обычно. В том месте, где предполагался поцелуй, Михаил Олегович немного подался к ней и с намеренной театральностью раскрыл объятия, но этим и ограничился.