ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА

Виталий (всматривается в неё). Люба… Это ты? Но тебя невозможно узнать. Где твоя коса, улыбка во всё лицо, озорные глаза?

Люба. Где? Там же, где моё счастье и спокойствие. Ты не представляешь, сколько я думала о тебе всю осень, зиму и весну, а летом ждала тебя… Ведь ты поцеловал меня на прощание, а я, глупая девочка, не знала, что это может быть просто так.

Виталий. Но ты была такая милая и смешная, так смотрела на меня…

Люба. Я ждала от тебя писем.

Виталий. Но мы не договаривались переписываться.

Люба. А я ждала… Какая я была глупая!

Виталий. Нет, это я был глупый. Если бы я знал… (Выражение его лица и тон резко меняются.) Люба, ты можешь не верить мне, но я сейчас всё понял. Если бы я это понял тогда, вся моя жизнь была бы другой. Сколько ошибок и глупостей я наделал!

Люба. Почему ты тогда не приехал?

Виталий. Закрутился, влюбился, женился… И двух лет с ней не прожил. Потом ещё раз женился, но снова неудачно. Теперь один — свободный художник. И даже не художник, а фотограф. Правда, говорят, неплохой.

Люба. А мой портрет?

Виталий. Не получился. У тебя неуловимое лицо. Чтобы написать твой портрет, нужен другой художник — более талантливый, чем я.

Люба. Ты обо мне совсем не вспоминал?

Виталий. Я о тебе вспоминал, когда мне было плохо. Один раз приехал, спрашивал, где ты… но было уже поздно.

Люба. Пока человек жив, поздно не бывает. (Срывает гранат с дерева, под которым они стоят.) Не понимаю, как такое чистили Адам и Ева? Ножа ведь у них не было.

Виталий. А разве они ели гранаты?

Люба. Конечно. Я думала, уже все знают, что они ели гранатовые яблоки, то есть гранаты. Их Ева и сорвала с древа познания добра и зла.

Виталий. Сейчас я справлюсь с этим фруктом не хуже Адама. Давай его сюда, Ева.

Ветви деревьев качаются от внезапно поднявшегося ветра. На луну наползает тёмная туча. Сменяющие друг друга картины: юная Люба, счастливо улыбаясь, скачет на лошади по степи; Люба и Виталий идут по берегу реки; Люба в ярком платье, с длинной косой, перекинутой через плечо, позирует Виталию на фоне куста бузины. Всё это сопровождается музыкой. Нежную тревожную мелодию начинает скрипка. Сначала робкая и неуверенная, мелодия постепенно набирает силу, вступают всё новые инструменты. Музыка не прекращается и тогда, когда начинается диалог, но затихает, уходит на второй план, а в конце эпизода звучит как гимн любви исчастью. Люба и Виталий, сидя на траве, доедают гранат.

Виталий. Мне кажется, этот гранат действительно с древа познания добра и зла. Я понял, что моя жизнь без тебя — это зло, а добро…

Люба. Ты только это понял?

Виталий. Не только. Ещё я понял, что у Адама не было выбора: он должен был съесть то, что сорвала Ева с того самого древа, и должен был полюбить её. И у меня нет выбора.

III

Дочитав до конца, Агата попыталась разобраться в том, что на неё нахлынуло. Из хаоса разнообразных и даже противоречивых чувств и мыслей явственно проступало главное: страх. Как она сможет это сыграть? Смех, слёзы, поцелуи… Вспомнились Мишкины слова про голых женщин. Надо спросить у Михаила Олеговича, будут ли такие сцены. А если будут? Играть или сразу отказаться? Агата представила, как она стоит или лежит — с мужчиной — голая в павильоне, все вокруг на неё глазеют, а оператор наставляет объектив. И потом вся страна смотрит на неё, и мама, и папа, и Мишка, и этот почти незнакомый Юра из их дома, с которым они только здороваются и который при этом смотрит на неё… Как он на неё смотрит? А её покажут голой, может быть, крупным планом, на весь экран.

Но тут Агата остановила полёт своей фантазии. Как она могла подумать, что справится с этой ролью? И кто ей позволит её играть? И о чём думает Михаил Олегович, затеяв всё это? Хотя, может быть, он думает совсем не о фильме. Он просил дома пока ничего не рассказывать. В ответ на её «почему» объяснил: «Тогда вам сразу запретят. Никакие родители не поверят в такую фантастику: начинающий сценарист приглашает непрофессионалку на главную роль. Но, если хотите, скажите своей маме; результат гарантирую». Он, наверное, прав. Завтра она весь день будет репетировать, и тогда что-то прояснится.

Агате казалось, что она долго не заснёт, но легла — и сразу провалилась в сон.

Утром проснулась с ощущением огромности времени. Оно стояло перед ней, бесформенное, неопределённое, и делать с ним можно было всё что угодно. От этого становилось радостно и беспокойно. А сегодняшний день, длинный, ещё не начатый, с утра до вечера она заполнит этим удивительным счастьем — работой над ролью. Даже если она не сыграет её, подумала Агата, — всё равно у неё уже есть эта радость.

Она включила Вивальди — наугад, первое попавшееся, — и под эту музыку, пронизанную солнечным светом, ветром и волнующейся листвой, прыгала и носилась по комнате, накрывала на стол, под неё же они с Мишей завтракали…

Когда Миша ушёл, Агата взялась за работу. Попыталась сразу, без слов, войти в роль. Южная ночь, цикады, уверенная в себе женщина, привыкшая вызывать восхищение, и где-то далеко, а потом всё ближе, — наивная влюблённая девочка. Это получилось довольно легко: Агата чувствовала себя уже не только собой, после вчерашнего чтения в неё проникло что-то чужое и обосновалось в ней.

Реплику Виталия она прочла про себя, а свою вслух:

— «Я такая простая, что вы с первого взгляда всё обо мне узнали?»

И сразу почувствовала себя опять собой, потому что произнесла неправильно: слишком быстро и монотонно. Повторила. А теперь вульгарно. Ещё раз. Глупо, и голос неподходящий — низкий и глуховатый. Надо попробовать говорить не настоящим своим голосом, а чуть повыше и напевнее; когда она поёт, голос становится другим. Попробовала — получилось мяуканье.

Агата решила пройти весь диалог сразу, не придираясь к себе, а потом начать шлифовать. За Виталия тоже стала читать вслух. Пошло как будто лучше.

Теперь она одна, наедине с ночью, в которой бродит судьба:

— «Я ваша!.. Звёзды, деревья, цветы, звери и птицы!» — Агата расхохоталась. — Плагиат какой-то: «Львы, орлы и куропатки…» Ладно, пусть. — И начала снова: — «Я ваша!..»

Там, где надо было смеяться, она жидко заблеяла, а ведь только что так звонко, естественно заливалась!

Дальше шло «с ироническим пафосом». Неожиданно Агата сама себе здесь понравилась. А ещё дальше… «Сливаются в объятии», «продолжительный поцелуй»… Как она будет изображать это Михаилу Олеговичу? А вдруг он?.. Ну уж нет!

Агата прошла эпизод несколько раз, застревая в трудных местах. Кое-какой прогресс намечался, но начал садиться голос. Не хватало ещё, чтобы она завтра хрипела!

Усталость была страшная. Как выдерживают актёры и преподаватели такое долгое говорение? Агата выпила два стакана минеральной воды и легла с закрытыми глазами. Всё в ней гудело и дрожало. Неужели это действительно может случиться? С ней, совсем не красавицей, не умеющей играть, ещё ничего не пережившей? Но Агата была почти уверена, что сможет всё понять, вообразить, прожить эту чужую жизнь, потому что глубоко в ней есть всё, что для этого нужно. Она будет работать как проклятая. Только плакать, наверное, не сможет, а смеяться научится. И целоваться, чёрт с ним! Она ещё ни с кем не целовалась: представляла — и становилось противно. Вот с Юрой, пожалуй, могла бы, но они даже не разговаривали ни разу. А в кино — ладно, пересилит себя. Но раздеваться откажется. Да это, может быть, и не надо; не в каждой же роли такое. Тут Агата спохватилась, что думает обо всём так, будто её уже утвердили на роль. Она успела сжиться с этими мыслями и мечтами и не хотела их отпускать.