ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА

(Повести и рассказы)

КУЗЬКИНА МАТЬ

Оставить комментарий

Как-то в универмаге, где лестница выводит прямо на большое зеркало, она внезапно, не подготовившись, увидела себя: это было что-то бесполое, бесформенное, бесцветное. В этом же магазине Людмила купила шёлка на платье — она хорошо шила, — изящные туфли и набрала косметики.

Вскоре появился Георгий. Она мало думала о том, насколько он соответствует её желаниям и представлениям, — просто бросилась в жизнь и в радость. И даже сейчас, вспоминая о той полной, тревожной и яркой жизни, она была благодарна Георгию. Не его вина, что он оказался так далёк от неё. Или она от него?..

Людмила Петровна подошла к окну. Рядом, чуть не задев её, промелькнула стрекоза. Дальняя многоэтажка горела от заходящего солнца оранжевым золотом. Что-то щебетала девчушка на верхнем этаже, и ей отвечал спокойный голос матери. Всё это было так хорошо, так многообещающе, так противоречило тому, чем она жила последнее время…

Из окна соседнего дома выплывали звуки старого танго. Это было «мамино» танго — «Дождь идёт». Лет пять назад, услышав его из этого же окна, мама сказала:

— Это танго я слышала последний раз, когда тебя ещё не было. Его часто играли на танцах…

Лицо у неё стало молодым, а в глазах засветилась едва уловимая улыбка, наивная и счастливая. Такого лица у матери Людмила не помнила. Она подумала, что мама, наверное, танцевала это танго с тем, кого любила, и, танцуя, улыбалась так же наивно и молодо. Но она не спросила об этом; может быть, боялась, что улыбка уйдёт и больше не появится. Или решила, что не вправе вторгаться в то время маминой жизни, когда её самой ещё не было.

Людмила Петровна представила ясно и пронзительно, что никогда больше мама не услышит это танго, никогда не встанет у этого окна, никогда не войдёт в эту комнату. Она почувствовала это и за неё, и за себя. Нет, надо перевезти её сюда. Теперь, когда Гены нет, можно. А оставшихся двух недель отпуска, наверное, хватит. (Подумала — и почувствовала, как холод подбирается к сердцу.) Но танго мама всё равно не услышит: не дождётся дня, когда в этой квартире снова захотят послушать его.

* * *

За окном кричал петух. Совсем рядом, громко и заливисто. Проснувшись от этого крика и от радости, звучавшей в нём, Гена вскочил и свесился в окно. По траве шёл большой рыжий петух, а чуть подальше копошилось несколько пёстрых кур. На траве лежала тень от дома, а на небе — ни облачка. Вчера шёл дождь, и Гена целый день просидел дома, читая Майн Рида (ему нравились старые книги), а сегодня, наверное, встретится с прошлогодними знакомыми. Что они тогда вытворяли!..

Но полной радости и свободы, как обычно на каникулах, сейчас не было. Радость, вспыхнувшая от петушиного крика, всё гасла и гасла. Это из-за бабушки. Не надо было уезжать. Чем больше он думал об этом, тем сильнее им овладевало тяжёлое чувство. Похожее чувство у него было год назад.

В соседнем подъезде жила маленькая девочка, дошколёнок. Как-то она сидела на скамейке перед домом и рисовала в альбоме. Гена подошёл и посмотрел: всё было ярко, но криво и неправильно. Он взял у неё альбом и нарисовал простенькую картинку. Девочка — её звали Юлей — восхищённо уставилась на него круглыми кукольными глазами и попросила: «Нарисуй ещё!» Он ещё немного порисовал и ушёл с новым для себя ощущением своей значительности и интересности для кого-то. Никто никогда так не восхищался тем, что он делал, никто не смотрел на него с таким восторгом. И он стал иногда по просьбе Юли что-нибудь рисовать ей; она просила редко и вела себя очень деликатно, как скромная почитательница таланта. Гена знал, что рисует он довольно средне, но принимал Юлины восторги и обращался с ней бережно и ласково.

В тот день он с одноклассником шёл из школы. Юля увидела его из окна и позвала. И вдруг ему стало неловко, что у него какие-то дела с такой маленькой девчонкой. Он даже головы не повернул.

— Это тебя зовут? — спросил приятель.

— Где? — Он сделал вид, что не слышал.

— Гена! — ещё раз крикнула Юля отчаянным голосом, уже вслед ему.

Тогда он обернулся.

— Гена, потом, когда сможешь, нарисуй мне Деда Мороза. Пожалуйста.

— Мне некогда, рисуй сама, — небрежно обронил Гена.

Почему-то, после того как он не ответил на первый Юлин призыв, он уже не мог ничего исправить. Она посмотрела на него таким удивлённым и оскорблённым взглядом, что он ужаснулся сам себе. Наверное, она потом плакала, всхлипывая и вытирая слёзы маленькими ладошками… Как тогда, когда её ужалила оса. Но тогда ей было легче, потому что на осу она не могла обидеться.

На другой день в это же время Юля сидела у подъезда с альбомом, но не рисовала: ждала Гену. Он не решался ни подойти к ней, ни пройти мимо. Наконец, увидев мальчика из своего дома, пошёл с ним вместе, делая вид, что увлечён разговором, и не по тротуару, а по двору, подальше от Юли. Краем глаза он видел, что Юля смотрит на него; конечно, она знала, что он её видит. Гена влетел в подъезд, не поворачиваясь к ней, злой на себя и на неё и в то же время сгорая от стыда и жалости.

Больше Юля не рисовала на улице.

И сейчас, вспоминая об этом, Гена чувствовал угрызения совести. Но почему ему это вспомнилось? Ведь он думал о бабушке. Между ними нет ничего общего: Юля маленькая, а бабушка взрослая, сильная, умная. Сильная? Нет, сейчас она слабая и больная. Юлю он предал. Значит, и бабушку предал? А если бы она была сильная, как до болезни, — предал бы? А если бы Юля была взрослая и сильная?

Гену уже не радовал ни предстоящий интересный день, ни солнце, ни свежая зелень под окном. В соседней комнате негромко переговаривались. Наверное, тётя Света и дядя Боря скоро уйдут на работу. Спать уже не хотелось, но выходить и разговаривать не хотелось ещё больше.

На улице было пусто. Город здесь ничто не напоминало — настоящая деревенская улица: широкая, поросшая почти сплошь аптечной ромашкой, от которой стоял тёплый горьковатый запах; дома больше старые, одноэтажные. Такие улицы ещё остались здесь на окраинах.

Гена перешёл улицу, остановился перед одним из домов и, сложив руки у рта, крикнул:

— Па-ша-а!

Из окна сразу же высунулась круглая физиономия:

— Генка! Приехал…

Они обошли несколько домов. Собралась компания из четверых мальчишек и двух девчонок. Всех Гена знал по прошлому лету, только одна девочка была незнакомая — Рита. Худенькая, но уже не плоская, с надменно вздёрнутым подбородком и карими глазами, которые она часто насмешливо щурила. Гена почему-то стеснялся смотреть на неё прямо, но смотреть очень хотелось, и он всё время искоса поглядывал.

Гена считал, что из-за болезни бабушки не должен слишком веселиться, и старался говорить тише и многозначительнее, меньше улыбаться. Ждал, когда его спросят, что с ним, и тогда он скажет. Он действительно постоянно с тяжёлым чувством думал о бабушке, и ему неприятно было нарочно это показывать, но что делать…

— Ты чего это такой важный? — заметил наконец Паша.

— Бабушка болеет. Очень серьёзно. — Гена сказал это как можно спокойнее, чтобы не подумали, будто он что-то изображает, и опустил глаза. Подумал, что опустил их для чего-то, и ему стало противно.

— А почему ты уехал, если серьёзно? — Рита сощурила на него глаза как-то нехорошо.

— За мной тётя приехала.

— Значит, увезла тебя, как маленького, а бабушка осталась?

Гена уже чувствовал, что всё повернулось не туда. Вместо того чтобы стать центром внимания и сочувствия, он должен был оправдываться.

Выручил Пашка:

— Ну что ты пристала к человеку? Без тебя разберётся.

Они играли в чеченских боевиков и заложников. Роли разыгрывали изобретательно, особенно Рита, хуже всех получалось у Гены. Может быть, потому, что думал о бабушке… И потому, что сам себе не нравился. И потому, что не нравился Рите.




Комментарии — 0

Добавить комментарий



Тексты автора


Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.