ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА

Она сама позвала Толика на этот разговор. Вместе они не были уже больше месяца, и он, сначала добивавшийся объяснения, перестал подходить к ней, только смотрел выжидающе и требовательно. А в самое последнее время и этих взглядов не стало. И далеко отошли счастливые майские дни с велосипедами и жаворонками. Можно уже было ни о чём не говорить: со временем всё неясное дозрело до понимания, как дозревают заранее сорванные яблоки. Но ребёнок… Зина понимала, что об этом Толик должен знать.

Она сразу сказала и о ребёнке, который мог быть, и о том, что этого не допустила её судьба.

— Почему ты молчала? — Толик говорил тихо, не заглушая сверчков, которых продолжала слушать Зина. — При чём тут судьба? Если бы я знал, может быть, ничего бы и не случилось.

Зина подумала, что он, наверное, прав, но сказала другое:

— Случилось — значит, так должно быть. Это моя судьба. А у тебя судьба другая.

— Почему другая? Давай сделаем одну.

— Нет, не получится. Толичек, ты же умница, ты всё понимаешь. Я по глазам вижу.

— Ничего ты не видишь: темно.

— Ну, днём видела. Тебе мать что говорит?

— А мать при чём?

— Мать всегда при том самом. Её жалеть надо.

Толик молчал. Зина решила, что она на правильном пути, и продолжала:

— Её может удар хватить, если ты будешь со мной. Я старше тебя на шесть лет.

— Ну и что? — перебил Толик.

— Пока ничего. А потом будет «что». У меня Катя. Ты видел, какая она. Если ты перейдёшь жить к нам, она может совсем озвереть. А ребёнку это зачем? И отца она любит; значит, тебя не признает. Выходит, я её пожалеть должна.

— А нас с тобой кто пожалеет?

Опять стали слышны сверчки, но они уже не были связаны ни с Зиной, ни со звёздами, и их можно было слушать спокойно.

— Нас не надо жалеть, — сказала Зина, — мы сильные. А знаешь, после того вечера, когда Катьку привели, я всё время на тебя смотрела…

— Ты же меня почти не видела.

— А когда видела, смотрела. Ты не обижайся, но мне кажется, ты немножко рад, что тебе не надо на мне жениться, с Катей воевать… и ребёнок тебе сейчас… не очень нужен. Так что всё к лучшему.

— Да ты что?!

— Ты не представляешь, — вздохнула Зина. — А попробуй представить: Катя свои фокусы выкидывает, я её ругаю, ночью младшенький орёт… Твоя мама за тебя переживает, мучается… И ещё много всякого. Сможешь ты всё это на себе вынести?

Толик молчал долго.

— Не знаю.

— Ну вот видишь… Молодой ты ещё; не знаешь, чего завтра захочется.

Зина встала. Толик тоже встал, подхватил её на руки. От поцелуя так сладко закружилась голова, что все мысли о судьбе, все правильные слова показались глупыми и ненужными. Зина дёрнулась:

— Пусти! Я не хочу, не могу, не хочу всё снова… Пожалей меня.

Он поставил её на землю. Она расплакалась, уткнулась в него лицом, но почти сразу рванулась из его рук, вдруг отпустивших её, и пошла, всё быстрее и быстрее.

— Зинчик!..

Зина оглянулась. Хотела сказать Толику что-нибудь доброе и утешающее, но ничего не пришло на ум, и она просто помахала ему рукой.

* * *

То ли ветер донёс до неё запах, о чём-то напомнивший ей, то ли просто она по-настоящему увидела то, что вокруг, но Зина очнулась от оцепенения и почувствовала, что в ней стронулась с места, заструилась жизнь. Она приостановилась и огляделась. Впереди шёл Саша, за ним Вика. И шли они по тропинке в горах, — нет, не по тропинке, а по туристской тропе. Справа лежала широкая долина, за ней закрывала небо гора, поросшая лесом, а слева гора подходила к самой тропе, и по всему склону среди травы виднелись нежно-кремовые островки.

Она догнала ребят и спросила:

— Что это такое красивое?

— Рододендроны, — ответил Саша. — Цветы горные.

— А давайте залезем на гору, поближе посмотрим.

— Ещё чего! Надо силы беречь. Потом успеешь на них насмотреться.

Зина подумала, что сил у неё на всё хватит, но возражать не стала: в горах она сразу подчинилась Саше как главному. Ей нравилось, что он говорит мало и только о важном, что так уверенно ведёт её и Вику по горам и сам идёт с удовольствием, не спеша, но споро.

Две недели после прощания с Толиком она была как застывшая: ничто её не радовало, не интересовало и даже не раздражало. А тут Вика при встрече обмолвилась, что они с Сашей идут в горы; хотели втроём, но Сашин товарищ простудился.

— Вдвоём опасно, я боюсь, но так хочется… — говорила Вика, и глаза у неё блестели.

— Почему опасно? — не поняла Зина. — Напасть могут?

— Да нет, просто вдруг кто-нибудь упадёт, руку или ногу повредит… Представляешь, как я Сашу по горам потащу?

Зина представила, как Саша и Вика стоят на снежной вершине, машут руками и кричат «ура», а потом Саша вывихивает ногу. Кругом скалы, пропасти, снег…

— Хочешь, я с вами пойду? — Вызвалась по первому побуждению, не подумав, и вдруг поняла, что ей действительно хочется.

Вика обрадовалась, потащила её к Саше.

— Ты наша спасительница! — сказал он.

Составили список всего, что Зина должна была взять с собой из еды и одежды.

— А воду брать? — спросила она.

Вика расхохоталась и объяснила, что в горах почти в любом месте есть речка или ручей.

И Зина стала собираться. Саша принёс ей рюкзак и спальник, она купила туристские ботинки и с сомнением — лето всё-таки — запихнула в рюкзак свитер и куртку. Все эти сборы были как бы не всерьёз, по недоразумению, и чувство нереальности происходящего оставалось, даже когда ехали на поезде, потом чуть свет ждали у закрытой кассы, и когда автобус вёз их навстречу горам, и несколько часов, когда они уже шли… И вдруг отодвинулся какой-то засов внутри — и Зина почувствовала, что снова живёт, идёт по земле сильными ногами, пружинящими при каждом шаге…

Они шли то лесом, то по открытому пространству, иногда вниз, но чаще вверх. Один раз даже прошли в полуметре от обрыва, а рядом росла высокая сочная трава и покачивались на длинных стеблях незнакомые розовые цветы. Небо то хмурилось, то улыбалось, и всё время с разных сторон задувал лёгкий весёлый ветер.